Вот и подошло к концу пребывание в этой удивительно певучей стране, где у нас осталось множество друзей. В день отъезда один из токийских журналов писал: «Русские песни распахивают сердца японцев для дружбы с Советской страной». И еще одно высказывание запечатлелось в памяти: «Талантливые интерпретаторы русской песни убедили японцев, что породившая и приславшая их сюда Родина не может желать войны. Они доступнее, чем дипломаты, апеллирующие к разуму, но не к чувствам, доказывали своими выступлениями, что мир — это лучший путь в наших отношениях».
Зимой 1967 года с оркестром имени Осипова я побывала в Австралии. В рассказе о том времени очень уместно слово «впервые»: впервые я выезжала за границу так надолго — почти на трехмесячные гастроли, впервые — с таким замечательным коллективом, впервые — в такую далекую страну.
Мельбурн встретил нас огромными щитами с экзотической рекламой: «Только в Австралии вы увидите самые мощные эвкалипты в мире, только здесь сможете любоваться уникальными животными — кенгуру, ехидной, сумчатым медведем коала. В прибрежных океанских водах вас ожидает встреча с акулами».
Но мы-то приехали на «зеленый континент» не как туристы, совсем другие мысли теснились в голове. О том, как выйдешь на сцену, что будешь петь, как примут, поймут ли, оценят. Страна-то уж больно далекая, необычная во всех отношениях.
И вот премьера.
За несколько минут до начала заглянула в зал — что хоть там за публика? В партере рассаживаются мужчины в строгих черных смокингах, многие с тростями в руках, лица надменные, невозмутимые, на них словно написано: ну-с, посмотрим, чем вы нас собираетесь удивить! Женщины в длинных вечерних туалетах, в дорогих мехах. Импресарио назначают весьма высокую цену за билеты, позволить себе пойти на премьеру зарубежных гастролей может далеко не каждый.
Из солистов я выступала первой. Вышла, поклонилась. Почувствовала сразу, как наставили на меня бинокли и лорнеты: изучают, в диковинку, поди, домры да балалайки, владимирские рожки!
Запела сначала задушевную «Ивушку», потом искрометный «Снег– снежок» Григория Пономаренко, в самом конце — «Рязанские мадонны».
В Москве убеждали меня — австралийцам подавай только старинную народную песню, ничего нового они не приемлют. И вот «Рязанские мадонны» на подмостках Мельбурна — рискованный эксперимент!
Оркестр вступил первыми тактами, я вся как-то внутренне мобилизовалась, будто изготовилась к поединку с этой «застёгнутой на все пуговицы» публикой. Запела и мысленно перенеслась на Родину, на Рязанщину, где живет героиня песни. Настороженность зала разжигала самолюбие, добавляла творческой злости: хоть не знаете вы нашего языка, все равно заставлю понять, о чем пою.
Я увидела, как среди «непробиваемой» австралийской публики замелькали носовые платки, услышала в тишине зала всхлипывания. Реакция зрителей подстегнула меня, и финал песни я спела с большим эмоциональным подъемом.
После концерта меня попросили встретиться с группой зрителей. Это были респектабельные господа с женами и детьми. Они принесли гигантскую корзину алых роз (там не принято вручать цветы на сцене) и представились. Правительственные чиновники, преподаватели университета, бизнесмены. Им хотелось знать, что означает указанное в программке название этой песни — «Рязанские мадонны».
— Наш поэт Анатолий Поперечный, — сказала я, — воспользовался образом мадонны, чтобы запечатлеть подвиг русской женщины в минувшей войне.
— А почему мадонна называется Рязанской?
— Рязанщина — глубинная область России, центр ее. В войну этот край очень пострадал. Там осталось много вдов, сирот…
В зарубежных поездках часто приходится выступать в роли лектора-пропагандиста. Убеждать, рассказывать, растолковывать. Вот и тогда я рассказала, что героиня этой песни — юная мать — «солдатка в двадцать лет», что это понятие — прямо-таки социальная категория, которая появилась в нашей демографии во время войны. Мои собеседники попросили пропеть вполголоса эту песню еще раз. Они слушали, затаив дыхание, стараясь уловить смысл незнакомых им русских слов, из которых складывался обобщенный образ женщины России.
Я говорила моим новым знакомым о московских вокзалах сорок первого, о сотнях «мадонн», провожавших на фронт своих мужей, братьев, женихов.
— Но вы сами ведь не были в такой роли?
— Нет, к тому времени мне исполнилось всего двенадцать лет. Но осенью сорок первого, когда враг бомбил столицу, я дежурила по ночам на крышах домов, была награждена медалью «За оборону Москвы».
— Не может быть, — изумился один из собеседников.
— Не верите? Приезжайте, покажу и медаль, и дома, где по ночам дежурила.
— Да, война — это страшно, — включился в разговор крупный коммерсант, хозяин фирмы по производству медикаментов. — Русским людям хорошо известно, что такое война. Вот мы с женой очень переживаем за нашего единственного сына — скоро в составе австралийского экспедиционного корпуса ему придется ехать во Вьетнам.
Встреча, начавшаяся моим интервью, вылилась в очень интересную и, что самое главное, искреннюю беседу. И это благодаря песне!
На следующее утро после концерта с «пресс-конференцией» коммерсант-фармаколог с супругой пригласили меня к себе домой. Все показывали, рассказывали и заодно расспрашивали о наших традициях, нравах, о русской кухне. Как видно, хозяин знал в кулинарии толк. «Да что об этом говорить, давайте лучше покажу», — предложила я.
Пошла на кухню и быстренько «соорудила» щи — благо продукты под рукой оказались. Вся семья с удовольствием отведала русское блюдо, да еще рецепт записали, как готовить.
Много месяцев спустя я перечла в дневнике запись о том концерте в Мельбурне, и снова ожило все перед глазами. Я вспоминала «чопорные фраки» в экзотической Австралии, которая и войны-то не нюхала, вспоминала, как на вид сдержанные, сухие господа незаметно, чтобы никто не увидел, смахивали кончиком платка слезы, а более непосредственные женщины плакали открыто, не стесняясь. И радостно мне стало за русскую песню, которая открывает души…
Сергей Владимирович Михалков как-то говорил мне, что вызвать у зрителя смех не так уж сложно, много труднее — заставить его плакать. Сила настоящего искусства — в мощном воздействии на чувства людей. Песня — самый доходчивый, самый демократичный жанр. Звучит-то ведь всего три-четыре минуты, а какая сила в ней может быть заложена!
Большой успех «Рязанских мадонн» в Австралии еще раз окончательно и бесповоротно убедил меня: стоит, да, стоит! — иногда годами биться над песней, отшлифовывать стихи, бредить интонациями, искать свежие музыкальные ходы, повороты, краски; стоит мучиться, не спать ночами, отгоняя навязчивую мелодию, стоит — ради того, чтобы познать всего трех-четырехминутное состояние творческого удовлетворения, чтобы увидеть слезы или радость в глазах зрителей, чтобы всколыхнуть людские души, заставить слушателя поверить в то, о чем поешь.
Русская женщина!.. О ней много говорят за границей. А знают, по существу, ее до сих пор мало. Поэтому нередко следуют наивные вопросы: «А правда, что ваши женщины не умеют пользоваться косметикой, делать прически?»
Что ж, я не стараюсь уходить и от таких вопросов, но если… Если меня просят рассказать о женщинах, которыми восхищаюсь, я говорю о летчике-испытателе Марине Попович, чьи спортивные достижения зафиксированы в таблицах абсолютных мировых рекордов Международной авиационной федерации. Ее работа — это каждодневный риск, бесстрашие, героизм. Какая беззаветная преданность призванию — неутомимая жажда неба, скорости, высоты! Для Марины Попович летать — это жить. Вот один факт из ее летной биографии: однажды она упала на землю в горящем самолете и — надо же такому случиться — именно в день своего рождения! Чудом спаслась. Какая психологическая травма! Другого бы это навсегда сломило, но только не Марину. И вот она снова поднимает в небо тяжелые машины. Изо дня в день напряженные полеты, параллельно — учеба в аспирантуре, успешная защита диссертации. А ведь Марина — жена и мать, у них с Павлом Поповичем, дважды Героем Советского Союза, космонавтом, две дочки. Вот что такое русская женщина, о которой на Западе говорят: она, мол, существо однозначное, без эмоциональных порывов, устремленное лишь к высоким производственным показателям.
