чая. — Сахара нет. Вот есть конфетки… Пейте, пожалуйста, — она достала из-под кровати старый, покосившийся табурет, положила на него стакан, а сама, сжимая руки, осталась снова в дверях.
— Вы садитесь, садитесь, — Цанка подвинулся.
Попивая чай, Цанка рассказал свою историю.
— Я рада за Вас. Очень рада. А у меня пока не получается. Вот надеюсь, летом может смогу.
Она улыбнулась, и сквозь эту гримасу читалась печаль в ее глазах.
Допив чай, Цанка встал. Встала и Татьяна Ивановна. Они очутились рядом в маленькой комнате, долго дышали друг другу в лицо.
— Это Вам на дорогу, — сказал наконец Цанка, полезая в карман и кладя на табурет деньги.
— Что это? — возмутилась Щукина. — Нет, нет. Это недопустимо! Это невозможно! Что это такое?
— Не шумите, Татьяна Ивановна. Я знаю, какое горе Вас постигло, и хотел Вам хоть немного помочь.
— Мне ничего не надо, ничего не надо… Не оскорбляйте меня!
— Перестаньте, Татьяна Ивановна! Я прошу Вас! Потом вернете, — Цанка схватил ее руки выше локтей, чуть-чуть прижал к себе.
Позабытое чувство пронеслось по всему телу.
— Заберите, заберите, — говорила она, опустив голову.
В лицо Цанка прянул запах ее волос. Чувства нежности и жалости к этой женщине проснулись в душе. Он мягко придвинул ее еще ближе, не получив сопротивления, поцеловал в лоб, в щечку и затем впился в губы.
После на корабле, во время долгого путешествия через жаркие моря и океаны, он часто во всех деталях вспоминал эту встречу — такой неистовой ласки, страсти и любви он никогда не знал до этого. А самое удивительное было то, что даже в постели ее манеры были такими же грациозными, мягкими, до конца чувственными. Даже в этой глуши она пахла чистотой и свежестью.
После долгого и томительного путешествия корабль, наконец, прибыл в Новороссийск. Было солнечно, по-весеннему тепло. Подали трап, и народ гуськом повалил с корабля. Цанка шел одним из последних. Тревожные мысли, мучавшие его всю дорогу, достигли своего предела. Он весь съежился, глубоко вдыхал морской воздух, пытаясь погасить дрожь в теле. В его руках было два одинаковых серых картонных чемодана. Только один был значительно тяжелее. Пытаясь скрыть эту тяжесть, он напрягал руку и маленько сжимал ее в локте.
На пристани, под открытым небом, стояли несколько деревянных столов. Множество военных делали осмотр.
— Вы, идите сюда, — сказал металлический голос, пальцем указывая на Арачаева.
Цанка двинулся на непослушных ногах к столу.
— Ваши документы.
Пытаясь скрыть дрожь в руках, Арачаев протянул свои документы, справку. Военный долго, внимательно читал каждое слово. Снова и снова переворачивал листок. Цанка с замирающим сердцем посмотрел на проверяющего, и в это время увидел за спиной лицо своего соседа по палубе. На мгновение их взгляды встретились и разошлись.
— Что в чемоданах? — нарушил молчание проверяющий.
— Вещи.
— Раскройте.
Цанка долго возился, наконец раскрыл чемодан.
— Что это такое?
— Мое пальто… Мои вещи…
— Хорошо… А в том чемодане что? — военный мотнул головой в сторону второго чемодана.
— Белье, туалетные принадлежности и так далее… Тоже раскрыть? — оживился Цанка.
— Нет. Уберите свои вещи. Проходите.
Скрывая радость, Цанка долго закрывал чемодан, собирал свои документы, возился, пока его не вытолкнули идущие вслед пассажиры.
Медленным шагом Цанка вышел на огромную площадь, поставил чемоданы, закурил.
— Вы Арачаев? — спросил сзади взрослый мужчина, не выговаривая букву «р».
— Да.
— Вас ждет машина. Давайте я Вам помогу.
Цанка никогда не ездил в легковой машине. Их было четверо. Ездили долго. Курили все. Ничего не говорили. Наконец заехали в частный двор. Взяли тяжелый чемодан, и двое ушли в дом. Арачаев остался с водителем. Через минут двадцать позвали в дом Цанка. В коридоре его остановили.
— Это Вам, — толстая пачка денег оказалась в руках Цанка. Он молчал, крутил в руках тяжелый пресс.
— Возьмите несколько бумаг в карман, а остальные спрячьте подальше. Сейчас Вас отвезут в одно место. Там переночуете, а завтра утром будет машина до станции Кавказской, оттуда поездом до Грозного… До свидания.
Ночью Цанка, выпив бутылку водки, вырубился. А утром его разбудили, посадили в кабине разбитого грузовика и отправили. Дорога была ухабистая, пыльная. Говорили мало; в основном о погоде, о природе.
— Вы не знаете, где находится станица Гиагинская? — спросил вдруг Цанка у водителя.
— Это на Кубани… Далече, — отвечал шофер на хохляцком языке. — За Белоречьем… А что?
— Да так, — задумался Цанка. — А сколько туда ехать?
— Да часа три-четыре.
— Вы не могли бы меня туда отвезти… На пять минут.
— Не-е. Не могу. У меня маршрут: Кавказская и обратно. Замолчали. Ехали, курили.
— А что там? — полюбопытствовал шофер, искоса глядя на Цанка.
— Баба, — ответил тот.
— А-а! Баба, конечно, дело важное, но понимаешь… — и водитель развел руками, отпуская баранку.
Снова замолчали, задумались. Затем Цанка полез в карман, достал деньги и, отсчитав несколько бумаг, протянул водителю. Тот долго смотрел, думаал, спросил:
— А ты долго там?
— Нет. Мне хватит десяти минут.
— Так що ты за десять минут успеешь? — засмеялся хохол. — Успею, — тоже смеясь, ответил Цанка.
— Любовь що ли?
— Да.
— Ох, ядрена жизнь, поехали. Скажу, что поломался.
Только к вечеру добрались до Гиагинской. Вместе с колхозным стадом въезжали в станицу. Ребятишки бежали за машиной, пытались залезть в кузов.
— Кто у вас председатель? — спрашивал водитель у пастуха, высунувшись на ходу из кабины.
— Запашный.
— Он? — обернулся хохол к Цанку, тот мотнул головой.
— А где живет?
— Прямо въезжайте. Слева увидите дом с петухами на крыше. Это их хата… Так сейчас небось в конторе.
Подъехали к дому. Недалеко на лужайке толпилась молодежь. На лавочке щелкали семечки две бабки. Вся улица уставилась на машину.
— Здесь живут Запашные? — спросил Цанка у бабуль.
— Да, сыночек. Да, — ответили хором.
— А дочь их, Полина, здесь?
— Небось дома. А ты крикни их.
