Цанка отворил калитку. К нему кинулась маленькая собачка. На крыльце калачиком свернулся кот. За домом на веревке висели разноцветные пеленки, резвясь на ветру.
— Полина Матвеевна, — крикнул негромко Цанка.
Народ на улице обступил машину. Глазели в кабину. Шумели. — Полина Матвеевна, — вновь крикнул Цанка.
Из-за дома показалась взрослая дородная женщина.
— Полина Матвеевна дома? — поинтересовался Цанка, не ожидая ее вопросов.
— Да… Вы проходите, она здесь, за домом… Доченька, кто-то к тебе… на машине. А Вы кто будете?
— Я знакомый.
Цанка обошел дом в сопровождении мамаши и увидел крупную, мощную женщину. Румянец горел на ее щеках, в руках игрался маленький ребенок.
— Здравствуйте.
— Добрый день, — удивленно смотрела Полина Матвеевна.
— Я от Андрея Моисеевича Бушмана, — сказал сразу Арачаев.
— Да?! От Андрея?
Громадная женщина смутилась, зажала кулаком рот.
— А где он? — наконец спросила она.
Арачаев повел глазами на мать.
— Мам, возьми дитятко и иди в хату, — сказала торопливо Полина Матвеевна, передавая ребенка в руки матери.
— Сын? — спросил Цанка.
— Нет. Дочь, — ответила женщина. — А где Андрюша?
— Там, где Вы его должны были ждать, — сказал тихо Цанка. — Это где? — удивилась она.
— В Якутске.
— До сих пор там? — она с ужасом раскрыла рот.
— Да. Почему Вы не ждали?
— Я болела… Я не могла… Я ведь была беременна, — она осторожно опустилась на скамейку, видно, ноги не держали ее огромное тело. — Как он?
— Тяжело… Он прислал меня, чтобы Вы отдали мне половину.
— Чего половину? — удивляясь, вышла из оцепенения Полина Матвеевна.
— Половину того, что он Вам дал там.
Она несколько секунд думала о чем-то, глаза ее отсутствующе уставились в одну точку.
— Я тороплюсь, Полина Матвеевна. Меня ждет служебная, государственная машина.
— А, да. Я сейчас, — она очень тяжело встала, и все еще думая о чем-то другом, пошла в дом.
Через минут пятнадцать вернулась. Протянула сверток. Цанка кинул сверток за пазуху — сырость и холод пронеслись по его телу. Он почувствовал, как тяжесть надавила на его плечи. Он хотел сразу вернуть его, но Полина Матвеевна спросила:
— Я могу написать письмецо ему?
— Нет. Он сам напишет.
— Он здоров?
— Да.
В ту ночь они устроились на ночлег в хате одного казака на окраине Белоречья. А через двое суток вечером Арачаев въехал в свой аул на двух тачанках. В первой ехал он сам, держа в одной руке длинную папиросу, а в другой — бутылку коньяка. На второй тачанке были его вещи, ткани, два бутыля керосина, многочисленные подарки родным.
В ту же ночь Цанка залез в курятник, выкопал там огромную яму и положил в нее одну бутыль с керосином и все золото Бушмана. Больше он его никогда не видел.
Часть третья
Когда Арачаев Цанка, похоронив Гойсума, вернулся в Дуц-Хоте, он обнаружил в центре села машину «Нива». Возле замызганного грязного транспорта возилось два человека. Увидев издалека одинокого старика, пришельцы двинулись навстречу. Оказывается это были журналисты: один российский; другой иностранный. Они стали задавать Цанке разнообразные вопросы. Усталый старик не хотел, и не мог говорить, отвечал на многочисленные вопросы коротко, без излишней словесности.
— А как Вы сюда попали? — наконец задал вопрос Арачаев, — Ведь село окружено войсками.
— А у нас есть специальное разрешение, — отвечал русский журналист, — мы можем бывать в любой точке мира. Это наш долг. Мы пытаемся объективно отразить все происходящие события, и даже по возможности стараемся ликвидировать очаги напряженности.
— Да-а, — озабоченно продолжил Цанка, — Вы журналисты, как единственное капризное дитя в семье; и радости от вас море, и беды от вас. А кто в конце концов вырастит неизвестно. Вы вначале называли нас бандитами и подлецами, и что нас чеченцев всех бить надо, а теперь «стараетесь ликвидировать очаги напряженности». Без работы вы себя не оставите.
Далее говорили о войне, о боевиках, о политике. В целом разговор не клеился. В конце концов журналисты достали из машины свою аппаратуру и стали все снимать на камеры. Потом разложили какие- то черные чемоданы и стали куда-то звонить.
— Это телефон? — удивленно спросил Арачаев.
— Да, это спутниковая связь, — отвечали журналисты.
— И куда вы можете звонить?
— Куда угодно.
Цанка вспомнил своего любимого внука. Ему очень захотелось еще хотя-бы раз услышать родной голос.
— А можно позвонить в Турцию, к внуку.
— Если есть номер телефона, то нет проблем, — улыбнулся русский журналист.
С замирающим сердцем Цанка достал из внутреннего кармана отлежалый, потемневший с краев листок бумаги.
Через минуту в трубке послышался незнакомый голос.
— Мне нужен Арачаев. Позовите Арзо, — кричал изо всех сил на чеченском и русском языках Цанка.
На другом конце его не понимали. Тогда у старика трубку взял иностранный журналист и заговорил по-английски, затем обратился к Цанке.
— Он говорит, что ваш внук уехал на Родину выручать попавшего в беду одинокого деда… Дед это видимо вы?
— Этого не может быть, — вскричал старик, — спроси когда он уехал?
— Говорит неделю назад… Также сообщает, что к внуку звонили из России и он был в курсе всех событий.
Арачаев удивился, стоял долго в рассеянности.
— А можно позвонить в Уренгой? — снова взмолился старик. В трубке послышался знакомый голос сына.
— Дада ты где, где? — встревожено кричал Долмат.
— Я то дома, в нашем селе. У меня все нормально. Лучше скажи где Арзо?
— Не знаю. Кто-то из нашего села сообщил ему что ты остался один в Дуц-Хоте, и он говорят поехал к тебе.
— Да как это можно? Он что сдурел? Здесь ведь война.
— Не знаю, дада, — печально ответил Далмат, — сам себе здесь места не нахожу… Ты то как там. Лучше бы приехал к нам сюда. Ты не представляешь, как мы здесь извелись. Откуда ты звонишь?
