— Автотранспорт сегодня сюда прибыть не сможет — снега по колено, — сказал он озабоченно.
— Да, видимо так, — подтвердил неунывающим голосом Касьянов.
— Так что будем делать? Как доставим население до Махкеты?
— Товарищ капитан, — наклонив в сторону Аверина надменно голову, с усмешкой говорил Касьянов, — это теперь не население, а спецпереселенцы… Это раз… А до Махкетов пойдут своим ходом, и немедленно… это два.
— Так среди них старики, дети, больные.
— Отставить, — рассердился работник НКВД. — Я повторяю для Вас и всех остальных — нет среди них горации — это все спецпереселенцы, а если проще — бандюги.
— Не горации — а градации, — глядя в сторону, сказал спокойно Лопатин.
— Ты — Лопатин, — заскрежетал зубами Касьянов, — доиграешься.
— Виноват, товарищ капитан, — я как лучше.
— Лучше, чем я сказал, не бывает. Понял? Сопля! — заревел зверем Касьянов.
— Так точно, товарищ капитан, — выпрямился в струнку Лопатин.
Наступила пауза, ее нарушил Аверин.
— И все-таки, товарищ капитан, они… точнее спецпереселенцы, ведь не смогут нести по такой дороге, в такую даль мешки с мукой.
— Слушайте, — развел руками Касьянов, — да что вы все такие сердобольные… Не смогут, значит хорошо — нам больше достанется… Пусть подыхают с голоду — твари. Вы что думаете, мы их в санаторий направляем?.. Что вы за люди? Не пойму я вас. Не так вы мыслите.
После этих слов он сделал два шага вперед, крикнул:
— Третий взвод, быстро пройдитесь по селу — приведите сюда всех, что есть, коней… Не забудьте про колхозную ферму… Коня председателя — ко мне.
В это время сидящая в центре толпы Табарк толкнула в бок соседку:
— Соби, Соби, — прошипела она. — Это он. Он.
— Который? Где? — повернулась мать Ески.
— Вон что кричит.
— Дай мне атагинку, — прошипела Соби, имея в виду кинжал, произведенный в чеченском селе Атаги.
— Зачем?
— Ради Бога замолчи. Не задавай мне глупых вопросов.
— Ты погубишь себя.
— Слушай, замолчи. Я уже погибла… Лучше смотри за внуками.
Через несколько минут чуть сгорбленная Соби кружилась, как истерзанная волчица, возле офицеров. Левой рукой она опиралась на посох, а правую держала под овчинным полушубком.
— Переводчик, переводчик, — крикнула она заманчиво-ласковым голоском, — иди-ка сюда, молодой красавец.
Переводчик, смуглый молодой военный, видимо метис, недовольно глянул на старушку.
— Что тебе? — пробурчал он.
— Иди сюда. Дело есть важное, очень интересное.
Переводчик посмотрел вопросительно на начальство, не увидев никакой реакции, приблизился к старухе.
— Молодой человек, я вижу, ты благородный мужчина, только поэтому прошу тебя о помощи.
— Ничем помочь не могу, — огрызнулся переводчик, хотел отойти в сторону.
— Погоди, не торопись, — усмехнулась Соби. — Ты ведь не знаешь, о чем я прошу… Я говорю о кладе.
— Каком кладе? — встрепенулся переводчик.
— Об очень большом, богатом кладе. Там лежат несметные богатства старины. Я последняя, кто владеет тайной. Там помимо прочего и золотой козел Чахи. Слышал о таком?
— Ну шуми, бабушка, — вплотную приблизился к ней переводчик, ласково дотронулся до грязной, поношенной замши полушубка, погладил нежно пальчиками. — Что ты шумишь? Давай чуть отойдем… Ну, рассказывай.
— Так не могу… Вдруг ты меня убьешь.
— Не болтай глупостей, бабушка. Я наоборот спасу тебя. И не только тебя, но и твоих родственников… Ты не знаешь, какое я имею влияние… Вон командир только меня и слушает, а в городе главный генерал мой дядя. Так давай рассказывай, не тяни лямку.
— Нет, должен быть еще один свидетель, лучше, конечно, командир. Вот мы втроем и поделим… Не волнуйся, всем хватит на три поколения вперед.
— Да оставь ты этих русских извергов. Неужели ты хочешь с этим безбожником поделиться?
— Понимаешь, он здесь главный. И без его помощи мы ничего не сможем. Ведь так это?
Переводчик еще уговаривал старуху, мялся, потом понял, что все бесполезно, подошел к Касьянову, долго шептал ему на ухо.
— Что? Не понял? — скривил морду капитан.
После повтора все сообразил.
— Так, не кричи. Молодец! А ну-ка, отойдем в сторонку. Веди сюда бабку, да поживей и потише.
После этих слов он стал серьезным, даже озабоченным, закурил папиросу, в раздумьях сунул обе руки в карманы штанов. Подошли Соби и переводчик.
— Говори тихо, — с папиросой во рту обратился Касьянов к солдату. — Да поживее.
При этом он вплотную приблизился к матери Ески, осмотрел внимательно ее сгорбленный вид. Старуха что-то сказала на чеченском.
— Что она говорит? — повернулся Касьянов к переводчику, и в это время в лучах солнца что-то блеснуло, дико взвизгнула старуха и одновременно брызжущих фонтан крови с перерезанной гортани капитана хлынул в лицо Соби, а она все так же стояла, визжа, в упоении, в ее широко раскрытый, с четырьмя прогнившими клыками, беззубый рот попадали брызги крови. Она вся дрожала в нервном шоке, потом захохотала и еще дважды всадила кинжал в живот дергающегося в судорогах кровника — убийцы сына… Раздались выстрелы — Соби упала навзничь в глубокий снег, в предсмертном вдохе дрогнула, вся выпрямилась и так застыла с улыбкой на окровавленном чужой кровью лице, с распростертыми в стороны руками. Даже после смерти она не выпустила из рук посоха и кинжала. В такой ликующей позе она и осталась лежать под голубым небом в снегу, когда толпу людей погнали из опустошенного села в Сибирь.
…Жителей Дуц-Хоте построили шеренгами по восемь-десять человек и погнали колонной по заснеженной дороге в Махкеты. Дуцхотовцам повезло — в соседнем высокогорном селе Хаибах офицеры облегчили себе задачу — они загнали жителей в здание бывшей школы и подожгли всех живьем…
Семья Арачаевых шла в одной шеренге. Дакани и Кутани вели за руки Гелани. Младший сын Цанка — Дени был на руках бабушки — Табарк, а Дихант несла на плечах мешок кукурузной муки. После первых ста метров она упала, мешок полетел в снег, развязался, частично рассыпался. Дихант пыталась собрать муку обратно в тару, ругалась, проклинала все на свете. Еще через десяток шагов она вновь упала лицом в снег, не вставала, плакала от бессилия и изнеможения. Старшие дети хотели ей помочь. Полмешка муки рассовали по карманам детей и Табарк, шли дальше. У всех на ногах были простые сыромятные чувяки, они полностью промокли в снегу, набухли, не держались, сползали, скользили, абсолютно не предохраняли конечности от мороза, а даже наоборот, собрав в себя влагу, превратились в ледяшку. Младшие дети, Гелани и Дени, испражнениями и мочой обмочили обильно свою худую одежду. Все это замерзло, притягивало холод, доставляло младенческой коже сильные неприятности. К тому же все были голодными, не понимая происходящего, в крике, в слезах, в жалобных стонах просили есть, пить, вернуться обратно домой.
— Дени, дорогой, успокойся, потерпи еще немного, — в слезах шептала ему бабушка, — что я могу для тебя сделать? Что? Лучше бы я вчера подохла, чем все это видеть… Не плачь, потерпи… Все пройдет… Вот приедет твой папка и все будет нормально. Постарайся заснуть, родной.
После первого километра пути в снег упала Кутани, она не плакала, была бледной и строгой.
