Заключение
Цанка спал. Во сне мучился, шел в атаку, воевал. Неожиданно прямо перед лицом появилось огромное дуло пушки. Раздался оглушительный взрыв. Спящего старика кинуло к стене, он проснулся — не мог понять где он, и что происходит, только слышал звон разбившихся стекол, и почувствовал едкий запах саманной пыли и гари. Следом раздалось еще много взрывов. Все содрогалось, тряслось. Наконец Арачаев понял, что он в родном доме, в родном селе, и что идет очередной артобстрел.
В разбитое окно хлынул ледяной вихрь, занося с собой облако снега. Несколько колючих снежинок легли на изможденное лицо старика, остудили его сонную прыть, отрезвили, вернули в ущербную до крайности реальность.
Еще один оглушительный взрыв прогремел во дворе. Оконный проем залился ярким заревом. Цанка, тяжело сопя, кряхтя, встал. В мерцающих потемках искал очки, долго не мог надеть резиновый жгут, укрепляющий их на затылке. Потом мучился, открывая наружную дверь.
Дом от взрыва перекосился — все заклинило. С трудом Цанка вырвался во двор. В лицо ударила ночная свежесть и яркий, согревающий свет. Горели сарай, навес, стог сена. Огонь весело играл рыжими языками, с ненасытностью пожирал иссохшие, исковерканные ракетой хозяйственные строения. Еще гремели взрывы, со стоном содрогалась земля, и вдруг, внезапно, все замерло. Стало тихо, мирно, спокойно. Только жалобно потрескивали в огне толстые леса строений.
Без взрывов, без шума, в ночном, одичалом селе стало невыносимо тяжело. Одиночество, в заброшенном поселении — было несносно.
Цанка вспомнил состоявшиеся накануне телефонные разговоры, подумал о внуке и ему стало больно, в груди острыми когтями обхватило гортань. «Нет, он не сделает этого, — подумал старик, — он не на столько глуп, чтобы в столь бесчеловечную войну возвращаться домой. Нет, это просто ошибка». Арачаев гнал от себя страшные мысли, хотел думать о другом, о прошлом, о роднике, о войне, но неотвратимые, гнетущие мысли неотступно преследовали его. Он не находил себе места, ему было крайне тяжело и больно.
В доме он хотел разжечь печь, но в комнате гулял сквозняк, под разбитыми окнами, на деревянном полу образовались небольшие бугорки снега. Внутреннее беспокойство и страх тревожили его, не давали ни минуты покоя. А родной дом стал покосившимся, неуютным, холодным. Старику было мучительно и в своем доме, и в родном селе. Вдруг он вспомнил о кладбище, и ему почему-то показалось, что там, среди могильных памятников ему будет легче и спокойнее. Он с манящей надеждой выскочил из дома и направился в густых потемках в сторону кладбища — газавата. У пересохшего русла родника не остановился, шел дальше, от этих отвергнутых мест, искал себе покоя и забвения. Прямо в грудь ему дул пронизывающий до костей, порывистый ветер, в лицо впивались острые, холодные снежинки. Метель напоследок разгулялась: свистела отчаянно в ущелье; бесцеремонно качала могучие кроны деревьев; иногда замирала на мгновение, и когда казалось, что все прошло, вновь в бешенной коловерти будоражила мир. Было холодно.
Последний подъем перед кладбищем был наиболее тяжелым. На четвереньках Цанка полз вверх. Тропинки не видел, шел наугад. Сухой, ледяной снег тонким, игривым слоем покрыл замерзший с вечера грунт. Все было скользким, чужим, недоступным, безжизненным. Однако старик все полз и полз, упрямо лез вверх, как-будто там его ждало земное благоденствие.
На рассвете метель улеглась, все кругом покрылось снежной белезной. Однако ясности не было: тяжелые, черные тучи низко легли на землю, подавили своей мощью горную долину.
Наконец Цанка добрался до кладбища. С сожалением понял, что желанного спокойствия не обрел. Только еще одна горькая мысль пришла в голову: «На этом, родном кладбище, из огромного рода Арачаевых похоронено только несколько человек: жена дяди, его первая жена и два сына. А остальные родственники погибли в чужбине, в неволе, в войне… А мне видимо хотя бы в этом повезло. Я умру здесь, и наверняка меня похоронят здесь». Эта мысль заманила его, даже прельстила. Радужная перспектива возбудила, зажгла в нем старческий энтузиазм. Почему-то Цанка решил, что он должен вырыть для себя могилу.
С наслаждением долго выбирал он место для своего погребения. Это занятие оказалось настолько занимательным и азартным, что он не заметил, как тяжелые тучи расползлись и над головой раскрылось высокое, синее, чистое небо. Только редкие, потрепанные облака, на большой скорости пролетали вдалеке по горному небосклону. Мир стал ярким, свежим, блестящим… Цанка с удовольствием стал копать. Правда сил было маловато. Все делалось медленно, тяжело, но все равно яма росла. От работы его оторвал нарастающий гул. Цанка протер вспотевшие очки, огляделся. Над Дуц-Хоте летали вертолеты, в село с двух сторон въезжали многочисленные, черные вереницы бронетехники. Еще долго смотрел Арачаев по округе, и вдруг увидел, как на белоснежном склоне горы, там, где был вход в пещеру появилась человеческая фигура. «Это знает только местный, — пронеслась нервная дрожь по телу старика, — Неужели внук? Нет… А может боевики? Да. Скорее всего». В это время человек по снежной тропе стал спускаться, споткнулся, и полетел кубарем вниз к пересохшему истоку родника. Из-за склона горы, остальное действие Цанка видеть не мог. Однако сердце тревожно екнуло, вновь защемило грудь. «Нет, нет, местный бы так не упал» — успокаивал себя Арачаев. В это время один из вертолетов завис в районе родника, другой закружился над кладбищем. И буквально через несколько минут Цанка увидел как в его сторону, по покатому склону горы, оставляя на почве глубокий черный след, двигался на большой скорости бронетранспортер. На последнем, крутом подъеме машина забуксовала, заартачилась, как старая кляча, много раз, вновь и вновь пыталась преодолеть последний рубеж; рычала, коптила, бросалась резко вверх и ползла в бессилии юзом вниз. От выпускаемой мотором броневика гари склон горы почернел, покрылся сажей, завоняло нефтью и жженной резиной. Изрядно намучившись броневик заглох. Из него выскочили семь, до зубов вооруженных вояк и бросились бегом к кладбищу. Окружили Арачаева. Шесть автоматных дул и пистолет уперлись в одну цель.
— Руки вверх! — командовал офицер, — Я кому говорю, поднять руки. Брось лопату. Документы.
Старик подчинился приказу.
— Где документы? — вновь визжал старший.
Когда еще бежали военные по кладбищу Цанка обратил особое внимание на этого высокого, стройного офицера. Что-то, на удивление знакомое было в этой фигуре, в походке, даже в манерах. В сознание старика этот офицер кого-то упорно ему напоминал. Теперь, когда этот военный стоял прямо перед ним, Арачаев еще внимательнее вгляделся в него, даже протер для этого очки. Смугловатое, вытянутое, скуластое лицо, большой, даже очень большой, с горбинкой нос, голубые, круглые, блестящие глаза, сросшиеся брови, высокий лоб. «Так ведь это мой брат Басик, или нет, даже дядя Косум» — с удивлением подумал старик.
— Я спросил, где паспорт? — вновь грубо фыркнул командир. Еще много он задавал едких вопросов, потом достал из большого нагрудного кармана рацию.
— Первый, первый, я шестой… Первый, — другим голосом кричал он в трубку.
— Слушаю, — фыркнул в ответ глухой бас.
— Я шестой…
— Кто такой? Откуда я помню кто из вас шестой, кто десятый.
— Товарищ полковник, — аж выпрямился офицер, — это капитан Кухмистеров… Кух-мис-теров.
— Докладывай.
— На кладбище обнаружили старика, документов при себе не имеет, говорит, что фамилия Арачаев…
— Как фамилия? — небрежно перебил бас в трубке.
— Арачаев. Как у нашего старлея, командира третьего взвода. Арачаев.
— А что он там делает?
— Говорит, что себя могилу роет.
— Могилу они себе давно вырыли. Тащи его сюда. Отвези к дому и пусть предъявит документы, хоть
