домовую книгу и выпытай — где боевики?
— Есть товарищ полковник.
Сзади, меж ребер, старика больно ткнули дулом автомата.
— Пошли быстрее, — скомандовал охрипший голос сержанта. Все побежали под склон. Арачаев не успевал, через несколько шагов он запутался в хилых ногах, поскользнулся, упал лицом в снег. Его грубо схватили под мышки, потащили волоком. Как мешок с картошкой, закинули в бронетранспортер, на грязный, холодный, металлический пол. Цанка сильно ударился, от режущей боли в плечах застонал. Заревел двигатель, машина тронулась, на ухабах она жестко прыгала, качалась, катала старика по полу из стороны в сторону от одного ряда солдатских сапог к другому.
Бронетранспортер на скорости несся вниз. В кабине стоял спертый, удушливый запах, под потолком горели вяло две обрамленные в металлические сетки лампочки. Цанка с трудом открыл глаза, увидел прямо перед носом щеголиватые сапоги капитана, и выше, его решительное, жесткое лицо. Старик еще раз снизу внимательно вгляделся в лицо офицера и пытаясь перекричать мотор, спросил:
— Ты Кухмистеров из Ленинграда?
— Из Питера я, — машинально фыркнул капитан, потом задумчиво, как индюк, уставился сверху вниз на Арачаева, — Ты меня не «тыкай» козел, бандитское отродье.
— А у тебя бабушка Эллеонора Витальевна? — не унимался старик.
— Что? — заорал офицер, и Цанка только теперь почувствовал резкий запах спиртного, — Откуда ты знаешь? Вы посмотрите, — теперь он обращался к сослуживцам, — Все знают, вся информация у них есть. Ведь я говорю, что среди нас шпионы, предатели. Они продают им все…
— А, Эллеонора Витальевна жива? — осиплым голосом, перебил капитана валяющийся на полу старик.
— Да замолчи ты скотина, — с силой ткнул сапогом Кухмистеров Арачаева, — Умерла она, умерла, — гаркнул он в лицо Цанка, — Вы посмотрите? Всем интересуются. Вот бандиты… Сержант подай бутылку… Нет, здесь трезвым быть нельзя. Кругом предательство, одни враги. Вы представляете? Нам русским, у себя в России — жизни нет, — он на ходу отвентил умело пробку бутылки, прямо из горла отпил несколько глотков водки, поморщился, не закусывал, — Этих тварей истреблять надо, как тараканов, а кто недоволен, надо гнать из России. Тоже мне, развели, понимаешь, гуманизм, демократия, человечность. Да мы их всех на своем горбу вскормили, грабят они нас и всю Россию, — он сделал еще несколько глотков, снова сморщился, — дай закусить…
На окраине Дуц-Хоте бронетранспортер остановился. Цанка вытащили, поставили на ноги.
— Где твой дом? — крикнул капитан, — Пошли.
Когда Цанка завели в собственный двор — он от ужаса обмер. К старому, толстому ореху, растущему прямо посередине лужайки, был привязан его внук, Ваха. Он весь был в грязи, одежда была изодрана, на лбу и под глазом горели ссадины, а нижняя губа раздвоилась, разошлась, обильно кровоточила. Пять-шесть передних зубов не было.
— Ваха, Ваха, — истошно крикнул Цанка, бросился к нему. Старика схватили, остановили. Он впился глазами во внука, больше ничего не видел, не чувуствовал, только заметил, как Ваха слабо поднял лицо и даже улыбнулся.
В это время молодой сержант докладывал обстановку Кухмистерову, отдал ему загранпаспорт Вахи.
— Так это что — тоже Арачаев? — надменно возмутился капитан, — Вот теперь все ясно. То-то я смотрю наш Арачаев все морщится, рапорты об отставке пишет, — обращался он громким голосом к окружающим военным.
После этого он важно подошел к привязанному, осторожно, боясь испачкаться в крови, одним указательным пальчиком поддел нос Вахи, и поднял избитое лицо.
— Ну что, бандюга, — усмехнулся он, — сколько наших ребят погубил? А наш Артур Арачаев — случайно тебе не родственник? А в Турции что делал? Скотина, — и он с силой два раза ударил кулаками в грудь молодого Арачаева, Ваха еще больше согнулся, застонал, а офицер сделал шаг назад и с размаху, ногой нанес мощный удар в пах, потом как каратист подскочил и в прыжке пнул сапогом в лицо. От резкого удара голова юноши заметалась как футбольный мячик из стороны в сторону, брызги крови и слез полетели веером по кругу, обдали обильными пятнами лицо и китель капитана. Кухмистеров осмотрел свой мундир брезгливым взглядом.
— Тьфу, ты скотина, замарал меня всего, — буркнул он, выразительно заматерился, — сейчас ты языком все это вылезешь, мразь чернозадая, — приблизился офицер вплотную к связанному парню.
— Оставь его, оставь, не бей, — закричал Цанка, из последних сил вырвался из рук солдат, подскочил сзади к капитану и вцепился в его погоны, — Я прошу тебя памятью бабушки, Эллеоноры Витальевны, не бей его, не калечь.
Капитан легким движением освободился из под хилых рук старика, развернулся к нему лицом.
— Что ты сказал, старый козел? — надвинулся он орлом на Цанка, — Что ты мелешь, старый черт? — дышал он пьяным угаром в изнеможденное, жалостливое, мокрое от слез, морщинистое лицо старика.
— Не трожь его, не смей. Я прошу тебя, я умоляю, — на последних словах голос старца задрожал, перешел на писклявый хрип, он задергался, тихо зарыдал.
— Товарищ капитан, не трожьте их, это невозможно, — выступил один из солдат.
— Пошел на…, - проматерился грубо командир, — Прочь, в сторону салага.
Кухмистеров вновь обернулся к старику, презренно, тремя пальчиками, схватил выдвинутый вперед, заостренный подбородок Цанка.
— Ну что, старик, народил бандюг, а теперь жалеешь? — прошипел он смрадным запахом в лицо Арачаева-старшего.
— Да, жалею, жалею, — плача вымолвил Цанка, — тебя не благословенного Богом народил. Вот ты и свалился на мою шею.
— Ты что несешь, козел вшивый? — вскричал Кухмистеров и неожиданно нанес короткий, хлесткий удар в челюсть Цанка. Голова старика резко откинулась: папаха полетела в одну сторону, вставные челюсти выскочили изо рта — полетели в другую; очки залезли на лоб, но, удерживаемые резинкой, остались. А само тело столбом рухнуло в снег.
— Н-н-не тр-р-ро-жь де-да, — с усилием прошепелявил привязанный внук, еще что-то хотел сказать, однако темная, густая кровь хлынула из его рта, и он весь изогнулся и вслед за этим стал вырывать какую- то зеленоватую слизь.
Через минуту, когда приступ прошел, Ваха поднял свое мертвецко-бледное лицо и неимоверной злобой сделал что-то вроде плевка в сторону Кухмистерова. Говорить он больше не мог.
— Ах ты скотина! Ты еще будешь плеваться!? — взбесился капитан, сделал резкий разворот, яростно, как на тренировке, крикнул и нанес выверенный, мощный удар сапогом прямо в висок юноши.
Вновь голова Вахи, молнией, взметнулась в сторону, и сразу упала на грудь: тело обмякло, поползло вниз, повисло на прочных веревках. Левый глаз вывалился из орбит, закачался на тоненьком сухожилии, а изо рта и носа замирающим потоком шла кровь.
— Оставить, прекратить, я приказываю, — вбежал во двор вспотевший, бледный офицер, он подбежал к безжизненно висящему Вахе, — Это мой брат, он студент, он не бандит, — он дотронулся до парня, испуганно отпрянул, и шепотом вымолвил, — он мертв, — а следом развернулся, и с перекошенным в гневе лицом крикнул, — сволочи, вы убили его!
— Ха-ха-ха, — натужно засмеялся Кухмистеров, — Вот ты и раскололся, Арачаев Артур Геннадьевич, мразь чеченская. Вот кто предавал нас, вот он шпион. Предатель.
— Это ты его убил, гадина? — сжались кулаки старшего лейтенанта Арачаева, на его висках и шее вздулись синющие вены, он весь дрожал.
— Да я, — встал в вызывающую позу капитан, — И тебя сейчас угрохаю, прямо здесь, возле твоего братца.
— Ублюдок, — взревел Арачаев и бросился с кулаками на капитана. Кухмистеров изловчился, умело отскочил в сторону и ловко нанес встречный удар. Старший лейтенант полетел в снег, быстро вскочил, и вновь с звериным криком бросился на противника. Они сцепились, повалились наземь, пыхтели, матерились, в беспорядке наносили отчаянные удары друг другу. Никто их не трогал, все смотрели с
