— А как без «крыши», как в России говорят?
— Моя «крыша» очень надежная — Бог! — с явно уловимым пафосом ответил Шамсадов.
— Ладно, не до дискуссий. Давай договоримся — впредь действуем сообща и ничего друг от друга не скрываем; пойми, у нас одна цель, и мы ее должны достичь, иначе нам просто покоя не видать... Тебя только Ана преследует, а меня еще кое-кто... Кто? Ну, если мы вместе, то давай руку. — Они встали, пожали руки. — Я тебе говорил, у меня древнее письмо-завещание, оно датировано 970 годом и написано в ваших горах, в Варанз-Кхелли, подписано — Зембрия Мних. Так вот...
— Простите, сэр, — вновь невидимый голос, — все подтвердилось.
— А Шамсадов? — вроде к столу обращался Безингер.
— Он тоже.
— Вот так, — хлопнул по коленям Безингер, — мы взаперти, то есть невыездные из Англии. Ха-ха-ха! Да не волнуйся, мне это не впервой. Этот Ралф, как и все потомственные вымирающие династии, — маразматик.
— А Вы? — в упор, с недоверчивым прищуром пристально смотрел Шамсадов.
— Что значит «Вы»?.. Я сирота, и все, чего добился, — своим умом, своим трудом, трудом праведным. При этом чту и придерживаюсь во всем меры, только меры.
— Да, завидные у Вас жизненные критерии, и посему такая же жизнь. Вот только что Вам завещал Зембрия Мних, Вы недорассказали.
— Эту тайну нам и придется с тобой распутывать.
— И мы во всем откровенны друг с другом?
— Абсолютно, даже более того...
— Сэр, мы опаздываем, — уже привычный невидимый голос.
— Так, Малхаз, — Безингер по-отечески сжал его локоть, — ты не дурак, тоже живи своим умом. Но цель у нас пока что одна. Так что не забывайся. Сейчас тебя через подземный лаз выведут в туалет галереи «Давид и Рубальский». Растворись в толпе, где-нибудь незаметно дождись вечера. Вот тебе телефон, от семи до восьми тебе позвонят. Хочешь — сделаешь, что велят, не хочешь — не делай. Но одно условие: если согласишься — шаг влево или вправо — тебе несдобровать. И еще. Ты видел дурацкие картины Ралфа? Вот такой же он по жизни дурак, а я себя за нос водить не позволю.
— Я никого за нос не водил, — с обидой бросил Малхаз.
— Зато преследовал свой интерес, — с ехидцей улыбался Безингер.
— Этот интерес бескорыстный.
— Все мы так говорим... А в целом нравишься ты мне. Прощай, друг.
К семи, кутаясь в плащ-балахон, Малхаз сидел в уединении, на лавочке, в по-английски ухоженном сквере недалеко от Темзы. Погода была скверная, пасмурная, с попеременно идущим и прекращающимся дождем, слабым ветром, дымкой тумана. Он не понимал, к чему ему все эти перипетии, надо бы поскорее бежать, да, как он понимает, теперь его не выпустят, хотя вроде каких-либо веских оснований нет, но инкриминировать могут всякое, был бы повод. А с другой стороны — картина, как без нее бежать? А нужна ли она ему? И в этот момент зазвонил телефон. К крайнему изумлению Малхаза, с ним говорил чеченец.
— У тебя, Малхаз, два варианта, — после краткого приветствия по-деловому сух стал тон соплеменника. — Первый: ты волен, и тогда картины ни тебе и никому не видать.
— Погоди, — в том же тоне перебил собеседника Малхаз, — я волен, и других вариантов не предлагай, — он нажал сброс и тронулся из сквера.
В блаженном состоянии отрешенности и покоя он бродил по центру Лондона, любовался витринами, смотрел на людей. Ему казалось, что он заново начал жить, по крайней мере, он этого хотел, ему надоели все эти грязные, темные игры важных людей. Он хотел домой, к себе на Кавказ, и был уверен, что никаких преград не будет, а если и будут, то как недоразумение пройдут. С этими убаюкивающими мыслями он позвонил в справочную аэропорта «Хитроу»: рейс на Стамбул будет только утром, билеты есть. Это окончательно его успокоило, сразу выбросил телефон Безингера. Ожидая поезд до аэропорта, только зашел перекусить в кафе, как зазвонил его телефон.
— Что ты сделал с моим телефоном? — вкрадчивый баритон Безингера. — Выбросил? Малхаз, не дури. Все мы вольно-невольные. А нам с тобой без Аны воли не будет. Разве это не так? Слушай, я уже далеко, и говорю с тобой, крайне рискуя. Пожалуйста, не упрямься, все будет в ажуре, даю слово, через две недели мы встретимся в Чечне, а сейчас на привокзальной площади найди черный «ягуар» номер двадцать семь, ноль-ноль, садись, с водителем не разговаривай, в машину тебе перезвонят... Сегодня увидишь Ану.
Последние слова были чарующими; они до того пленили Малхаза, что он, на ходу уминая бутерброд, бросился вприпрыжку с вокзала. Хотел сесть рядом с водителем, тот большим пальцем указал на заднее сидение. Только он сел, машина рванула, щелкнули блокираторы дверей. Малхаз понял: выбрал второй вариант — значит, неволя. Тут же зазвенел стационарный телефон; уже не чеченский, а английский язык с явным китайским акцентом объяснил, как надо дальше жить.
Ехали, точнее, мчались, недолго, свернули с дороги и понеслись сквозь темную озелененную аллею. Его дверь открыли, двое мужчин молчаливо указали на распахнутый проем в дом. Едва он вошел — дверь за ним плотно прихлопнули, и снова со щелчками — он взаперти. Однако Малхаз не бросился в отчаянии обратно; он этого ожидал и решительно устремился в дом: самое страшное, если картины нет.
На первом этаже ничего нет, да и вроде не должно быть, успокаивает он себя: здесь огромный холл, столовая, кухня, санузел и еще пара хозяйственных комнат. По красивой лестнице побежал на второй этаж — и, о счастье! Ана, его Ана, только в другой, не в простенькой, а в очень дорогой резной раме, приставлена к столу.
— Ана, здравствуй, Ана! — восхищаясь, тихо подошел он, нежно, пальцами погладил холст. — Как я рад! Мы снова вместе! Скоро, скоро поедем домой, и больше мы с тобой не расстанемся.
Теперь Малхаз совсем успокоился, он лег на диван и долго смотрел, как Ана им довольна, ему по- прежнему странно и в то же время щедро улыбается. Угнетенный событиями, так в одежде Малхаз и заснул, и впервые за последние годы, а может и впервые вообще, он во сне четко увидел Эстери: «А я?!» — как бы упрекала она его, была очень худа, печальна и болезненна.
Наутро, проснувшись, Шамсадов дал себе установку: «Не отчаиваться, не унывать! Ана со мной, она поможет!» С таким оптимизмом он направился в кухню: шесть огромных холодильников набиты битком. После завтрака начался визуальный осмотр помещения. Дом не такой, как строят обычные англичане — из фанеры и гипсокартона, а железобетонный монолит, так что мышь не проскочит. Окна и двери бронированы, и, пытаясь их хоть поцарапать, узник попортил почти весь серебряный столовый прибор — тщетно, другого инструмента нет.
Связь с внешним миром — любая, лишь сугубо входящая. Мобильный телефон Малхаза здесь не работает, а обычный телефонный аппарат есть, правда без клавиатуры, поднимаешь трубку — шум, да никто не отвечает.
Вентиляция и канализация есть, и все прочее в лучшем виде есть. В общем, живи, наружу — не высовывайся.
Под двухэтажным зданием подвал: подземный гараж, бильярдная, тренажерный зал — маленькая сказка. На втором этаже зал Аны, как его нарек Малхаз, еще две спальни, санкомната и завидный светлый кабинет, и чего только там нет — от всевозможной литературы и телескопа до мольберта и увесистых шахмат. «Это личный кабинет Безингера, а дом — его тайное убежище» — без труда определил Малхаз.
Поковырявшись повсюду, он понял, что у Безингера, помимо истории и языков, много пристрастий: стихи, философия, астрономия и шахматные задачи, и самое интересное — рисует, тут же много холстов, эскизов и прочего; правда, все гораздо хуже, чем у Ралфа. Шамсадов с иронией вспомнил фразу Безингера: «Ралф по-дурацки рисует, и по жизни дурак», провел аналогию — и стал хохотать.
Потом учитель истории изучил содержимое спален — с отвращением обнаружил много интимных вещей, и вытекающий вывод: «Значит, дом только под наружным наблюдением, а внутренних камер нет».
Ровно в полдень позвонил телефон. Тот же китайский акцент:
— Вам что надо?
