Ана его спасла.
...Приятный запах кофе аппетитно щекотал ноздри, Малхаз раскрыл глаза. По комнате ходит Томас с кружкой в руке.
— О, привет! Спишь, как младенец, значит, совесть чиста.
Малхаз радостно вскочил, они обнялись, вначале обменялись общими фразами. А конкретный разговор начался во время завтрака и продолжался долго.
Этот разговор имел для Малхаза судьбоносное значение, и не то чтобы он к нему готовился, пытался бы спекулировать, юлить, просто он хорошо знал и отца и сына Ралфов, и как никто другой знал фундаментальные противоречия между ними.
Дело в том, что Ралф-отец был человек тщеславный и тщедушный, при этом ленивый и заурядный, и только потомственный титул обеспечивал ему сладкую жизнь. Он это отлично понимал и, как преданный пес, рабски служил королеве и королевству, у него не было своего мнения, своей позиции, своих действий; и хотя он и был верноподданным, но и о славе и собственном достоинстве мечтал. Понимая, что сам он многого не достиг, Ралф-отец мечтал, чтобы хотя бы его сын стал достойным потомков Ралфов, который бы не кичился туманным прошлым, не пожинал бы перезрелые плоды ушедших веков, а сам проложил бы себе фарватер, дал бы новый, пусть даже бунтарский, импульс старой родословной. Исходя из этого, отец дал имя сыну Томас Ралф-младший. И как Воан Ралф мечтал, как воспитывал Томаса, так и получилось — на радость отцу сын вырос сильным, свободолюбивым, гордым и не стал почивать на лаврах титула, а стал, как и пращур, моряком, и не простым — военным.
Лорд Воан Ралф не мог нарадоваться за сына, да сын рос, мужал, набирался разума и занял в жизни свою позицию — диаметрально противоположную позиции отца. И главное здесь то, что Томас Ралф- младший не любит королеву, считает монархию пережитком и паразитом, и в тайне, ведь он шотландец, мечтает о независимом государстве. И как раз не играя и тем более не спекулируя, а воздействуя на эти чувства Томаса Ралфа-младшего, вел свой захватывающий рассказ Малхаз Шамсадов.
— Да ты что! Вот это да! — частенько восклицал Томас, сам по жизни страстный любитель острых ощущений. — Вот был бы я с тобой!
А Малхаз рассказывал все без утайки, и даже последний неприятный разговор с отцом Томаса не забыл.
— Я считаю, — заканчивал Малхаз, — что эти бесценные реликвии, как и моя собственная картина, если по честному праву, а не по праву сильных, должны находиться на Кавказе, на своей исторической родине... Действовать официально бесполезно: все отнимут, меня посадят. Если можешь, помоги, подскажи что-нибудь.
— Да, ну и дела, — озадачился Томас. — Ладно, сиди здесь, не высовывайся, а я съезжу в штаб флота, заодно кое-что обмозгую, обсужу кое с кем, и назад.
В этот день Томас так и не приехал, только вечером позвонил, предупредил, что сегодня не будет; не объявился он и на следующий день, а Малхаз уже встревожился, ждал чего угодно, сам на связь не выходил — поручился судьбе. Лишь к вечеру третьего дня Томас Ралф-младший заявился нагруженный пакетами со съестным. По его задорному лицу Шамсадов понял: что-то получится.
— В Чечню и на Кавказ не проси, — прямо с порога, как закрылась дверь, объявил он, — а в любую страну НАТО, вплоть до Босфора, попытаюсь доставить.
— Томас! Брат! — воскликнул Малхаз.
— Не шуми, — сдерживал Ралф Шамсадова. — Просто я Элен обещал путешествие под парусами. А чтобы ты не скучал, Элен возьмет подружку... Ну что, справимся с двухмачтовой яхтой? Вот это будет кайф!
Самое опасное было при выходе из вод Великобритании. Погранично-таможенный катер подошел вплотную. По указанию Томаса-капитана все вышли на палубу, улыбаясь, приветствовали служителей порядка. Ралф так рассчитал, что в этот день дежурил его однокашник.
— Какая из них невеста? — только этим через рацию поинтересовался пограничник, пожелал удачи и, не обследуя яхту, отошел.
— Поднять все паруса! Мотор — полные обороты! — командовал капитан. А чуть позже. — Нейтральные воды! Шампанского!
После Гибралтара, тоже британской территории, — стало совсем свободно, правда, ни на Корсике, ни на Крите, куда заходили только для дозаправки и пополнения припасов, Малхаз на берег не сходил.
— Ты хоть на свадьбу приедешь? — прощаясь в Стамбуле, интересовался Томас, а в глазах слезы. — Береги себя, береги, не задерживайся в Чечне, судя по телевизионным репортажам там жуть.
Мать, Ансар и отчим уже ждали Малхаза в Стамбуле.
— Малхаз, дорогой! — все упрашивала мать. — Полетим в Москву. Тебя уже никто не ищет, после мирного договора всех реабилитировали... Да и жениться пора.
— Не волнуйся, нана, одно дело решу и сразу к тебе.
— Ты ведь не знаешь, что в Чечне и в России творится — новую войну затевают.
— Истосковался я, нана, домой хочу, на Кавказ, в наши горы.
Через специальный зал Стамбульского аэропорта проводили не только Шамсадова, но и еще целую группу чеченцев.
— У тебя что недозволенное есть? — интересовался провожающий чеченец.
— Вот, картины, — честно признался Малхаз.
— А, — небрежно махнул провожающий. — Деньги, наркотики, оружие?
— Деньги? Вот, — и Шамсадов показал две пачки фунтов стерлингов.
— Деньги — это миллионы... Кстати, в Чечне этих бумажек не знают, только доллар в ходу.
В здание Бакинского аэропорта даже не вошли; всех чеченцев на микроавтобусе повезли в другой сектор аэропорта, посадили в уже заведенный вертолет и тут же взлетели.
— Мы на военную базу в Ханкалу, — объявил Малхазу мужчина в маскировочной форме. — А тебе куда?
— Итум-Кале — Гухой.
— К воротам не получится, а в Шатое, так и быть, сделаем посадку.
От Шатоя до Итум-Кале Малхаз добирался в разбитом кузове старого грузовика, и был этому даже рад. Дорога серпантинная, местами очень узкая, до страха зависает над глубоким ущельем, а в глубине ревет, все несет свои мутные воды неугомонный Аргун.
Вечерело. После четырех лет скитаний он возвращался в родные края. Малхаз не мог налюбоваться этими высоченными горами, этими пышными лесами, этой дикой природой. А воздух такой чистый, дурманящий, родной, что никак не надышишься, так и хочется его больше и больше в себя вобрать.
В Итум-Кале прибыли очень поздно. Можно было переночевать у родственников, но Малхаз не захотел, рвался в Гухой.
Лето заканчивалось, и ночь в горах уже была прохладной, ветреной, с близлежащих ледников тянуло холодком. Вот еще один подъем, и послышался рев родного водопада. Малхаз пошел быстрее. На фоне матово-фиолетового звездного неба высился последний перевал. Потея от быстрой ходьбы, он его нелегко одолел, отвык ходить по горам, ноги ноют. Но вот последние усилия... На вершине ветер силен, да учитель истории рад. Перед ним, в залитой мягким лунным светом горной долине, раскинулось темными точками строений родное село, и ни одной лампочки, электричества по-прежнему нет. Да все равно это счастье, это свое, это то, чем он грезил. И побежав вниз, ликуя, он свободно закричал:
— Ана, мы дома! Дома! На Кавказе!
Дом как таковой отсутствовал. Почему-то Малхаз наивно предполагал, что его полуразрушенное авиабомбой жилище, если не восстановят, то сохранят односельчане, точно. Случилось как раз наоборот: к чему добру пропадать — вначале тайком да вечерком, а потом и в открытую растащили развалюху по черепичке и досочке, остался лишь саманный кирпич, да и он от щедрости дождя и снега превратился в кучу земли.
Вот перед такой кучей и предстал на рассвете Малхаз, а до этого, не заходя в село, он прямиком направился в пещеру Дады[31] и тщательно замуровал тубус.
То, что нет своего жилья, Шамсадова не очень беспокоило, каждый житель звал к себе — почти все
