Действительно, вскоре появилась Елена, и вот здесь Ана не только всплакнула, а, положив голову на плечо женщины, горько зарыдала, повторяя имя «Христофор»; ее пришлось утешать, даже вызвали врача. А потом была трогательная беседа, и обед, во время которого женщины обо всем секретничали, и стремясь утереть нос мужчинам-бездельникам, решили открыть совместное собственное дело — торговлю заморскими дарами.
В порыве умиления царица Елена и ее муж дали добро, а делать ничего не стали — им лень; так Ане их помощь и не нужна, лишь их согласие, их благословение, их имя и свой авторитет. И так наладила дело, так развернулась, что только через нее и поставляется дорогой товар для императорского дворца, сената и администрации. А потом армия, флот и охрана стали у нее приобретать продовольствие, одежду и обмундирование. Ане принадлежат самые лучшие и дорогие торговые марки, она законодательница мод, приобрести у нее вещь — престижно, значимо.
Со временем Ана сама уже не справляется с делами, и у нее собственная контора, большой штат работников, одних счетоводов с десяток, и не мудрено — ее капиталооборот составляет уже десятки тысяч золотых, и она давно за все рассчиталась с Мнихом и теперь сама крупные дела ведет.
Правда, наряду с доходами и расходы растут; и если бы это было личное или семейное потребление, а так непонятно в какую авантюру ее тот же Мних потихоньку втягивает.
А началось с того, что Ана вначале выкупила более сотни оставшихся в живых рабов-кавказцев, бывших воинов отца. Она хотела обессилевших в неволе и в тяжелом труде земляков немного подлечить, подкормить и отправить в Хазарию, как ей вдруг стало известно, что по совету Мниха, теперь уже осмелевший четвертый царь Константин VII возжелал создать собственную сотню охраны из кавказцев под командованием Астарха. И вроде сотня как наемная гвардия, а из казны финансирования нет, каждому воину обещано ежемесячно по два золотых, и это обеспечение, как государственный налог, легло на плечи Аны. Поначалу это было не так обременительно, да вскоре обнаружилось, что еще около тысячи пленных рабов из Хазарии томятся на каменоломнях Гераклеи. Астарху было поручено заняться выкупом этих земляков. Однако владелец каменоломни, якобы крещеный полуперс-полуараб, толстый Фихрист, очень богатый и влиятельный человек в империи, наотрез отказался продавать рабов-кавказцев.
Тогда, без особого энтузиазма, по настоянию Мниха, в дело подключилась сама Ана. И зная предыдущий опыт, не желая больше раскошеливаться, она поехала в такую глушь просто для галочки, а патриотизм уже мало ее будоражил. Да увидев непосредственно умирающих от непосильного труда, голода, жары и побоев униженных земляков — сердце ее защемило, стало ныть.
Предложила она хозяину каменоломни запредельную цену, а тот даже не слушает. Тогда Ана пошла на крайность — она взамен поставит других рабов и еще доплатит.
— Нет, непреклонен Фихрист. — Кавказцы хоть и горячи, да после порки — сдаются; и сильны, выносливы, живучи, и один стоит трех рабов из Африки, Аравии иль Малой Азии.
— Не будешь ты более кавказцев пороть, — разгорячилась кровь в жилах Аны.
Пошла она иным путем. По заказу администрации Византии хозяин каменоломни строит из камня и щебня дороги в империи, поставляет гранит для строительства императорских зданий: будь то дворец, церковь, баня или иное общественно значимое сооружение. Словом, живет за счет обворовывания казны.
Уже освоив приемы Византийского двора, используя свои связи и влияние, всучив кому надо большие взятки и пообещав еще, Ана добилась, чтобы администрация Константинополя отказалась от услуг Фихриста.
Фихрист не последний человек в империи, какой-то инородной девчонке, пусть даже и очаровавшей дворец, ставить палки в колеса не позволит. Не раздумывая, грубой силой он попытался на Ану воздействовать, и тут ничего ей не оставалось, как прикрыться сотней Астарха. Да что такое сотня едва вооруженных, еще не окрепших людей, вчерашних рабов? У Фихриста собственной охраны до полутысячи человек, да и еще он привлек гвардейцев армии, благо у себя на родине все и вся знает.
Нависла над Аной нешуточная угроза. Бросилась она за помощью к своим царственным друзьям, а императорская чета — Елена-Константин — на словах все обещают, за спиной, она чувствует, посмеиваются, и доходит до нее слух — так и надо: позарилась на все, совсем обнаглела.
— Ну что, отреклись от тебя цари? Вот что значит политика, будут ждать — кто кого съест, — подливает масла в огонь Мних, с хитринкой, издевательски смеется.
А Фихрист Ану дожимает, и не то что дела — выйти из своего дома она уже боится, угрозу ждет, под усиленной охраной существует, никого к себе не пускает, да никто к ней и не ходит — к закату покатились слава и удача Аны. Вот только Мниху хорошо, ныне он может сколько хочет лицезреть Ану, а то все она была в делах, с ним очень мало общалась. Теперь, как и Мних, Ана взаперти, в свет выйти не может.
— Ну, что? — с издевкой сопереживает Мних. — Я-то к такой жизни привык, да и могу я маску надеть и куда угодно направиться, а ты-то, как такую внешность замаскируешь, или свои роскошные золотые кудри сострижешь?
— Я уеду… домой, на Кавказ, — выдала наконец Ана.
— А поиски сестры Азы бросишь? — за последнее цепляется Зембрия Мних.
— Где ее еще искать? — нервничает Ана, и как бы оправдываясь. — И из Хазарии я смогу оплатить эти поиски… Хотя, кажется, все напрасно, как в воду канула.
— Никуда ты без меня не поедешь, — сух тоненький голос Мниха. — Решим одну проблему, и вместе покинем эти края, и будем жить не в дикой Хазарии, а в спокойной Европе.
— В какой Европе? — опешила Ана, сжимая в гневе кулачки. — Да что Вы мною командуете! Что я Вам, законная жена?
— Ты мой самый любимый, единственный человек… и я повторяю — никуда ты без меня не поедешь.
Все-таки уже прижилась Ана в Константинополе и, что греха таить, не так, как ранее, ее Кавказ манит, да и не ждет ее там никто, и Бозурко вконец византийцем стал, от соблазнов империи не откажется, о Хазарии и думать не хочет и во всем винит Ану, мол, нечего было ей из-за каких-то рабов, вроде земляков, на рожон лезть: все, что угодно, было — ну что еще надо? И только Астарх до конца верен ей — твердит: как Ана скажет, так и будет. А что Ана скажет — она в прострации. И как бы жалуясь, отвечает она Зембрия Мниху:
— Я не «еду», я бегу, я пытаюсь спастись, а Вам дела нет до моих невзгод.
— Хе, «дело» есть, — сарказм в голосе доктора. — Только ты мне ничего не говоришь, у меня помощи и совета не просишь, а во дворец, к этим мерзавцам бегаешь… У царствующих особ — нет души, нет братства, нет человечности — ими овладевают лишь имперский дух, зараза власти, мания величия… И ты, моя дорогая, потихоньку подвергаешься этой же передающейся заразе. Да, я думаю, этот урок пойдет тебе впрок… А чтоб ты знала, кто я такой и что я многое могу в этой империи, я заставлю этого толстого Фихриста, — при этих словах Зембрия искоса с молодцеватостью глянул в зеркало, подтянул уже свисающий животик, — стоять перед тобой на коленях.
Конечно, богач Фихрист на колени перед Аной не упал, да она и не желала этого. А то, что случилось, и случилось скоро, — просто поразило Ану и даже многих во дворце. Мних виртуозно применил тот прием византийского двора, который, в частности, использовал Роман Лекапин против самого Мниха и его единоверцев: нещадная борьба с инакомыслием, с иноверием. И что было самым поразительным, именно младший сын Романа, царевич Феофилакт, в раннем возрасте провозглашенный патриархом Константинополя, обвинил Фихриста в связях с родственниками в других странах, иначе — с мусульманами. Хуже этого могло быть только одно — еврейский заговор.
Затравка была дана, «псы» будто только этого и ждали, и те, кто лебезил накануне перед Фихристом, получая от него взятки, теперь кинулись его проверять, обвинять. Обнаружились приписки, низкое качество и вообще вредительство, если не измена, и самое главное, обворовывание казны и неуплата податей.
Узнав, откуда ветер «дует», Фихрист послал людей с поклоном к Ане, она сжалилась, обратилась к Мниху.
— Нет, — отвечал доктор. — Занозу надо либо с адской болью выкорчевывать, либо терпеть боль всю жизнь.
— С Лекапинами-то Вы стерпелись, — не о своем, но «нарывающем» напомнила Ана.
