туда, что я думаю… я думаю, что все это началось именно там.
— Началось? Что «началось там»?
— Ее болезнь. Гепатит. Ее ужасное состояние.
— Но что ты имеешь в виду? — нажал я на нее, в возбуждении от мысли, что я подошел вплотную к источнику тайны, перевернувшей мою жизнь.
— Я не знаю. — Микаэла пожала плечами. — Может быть, ее иммунная система настолько ослабла в момент этого зрелища, когда она своими глазами увидела, как женщина в возрасте ее матери медленно входит в бушующее пламя. И когда это случилось, это показалось ей настолько отвратительным, что какой- нибудь вирус мог вполне внедриться в нее.
Когда Микаэла увидела, насколько меня заинтересовал ритуал самосожжения вдовы, она пообещала разыскать парочку фотоснимков, которые один из ее друзей сделал тайком, до того как солдаты, окружившие костер, разогнали толпу. Но они были не в состоянии спасти женщину, от которой вскоре остался один только пепел.
Зазвонил звонок входной двери. Это оказался Амнон, заглянувший проведать Микаэлу, перед тем как отправиться на свое ночное дежурство. Мы были рады видеть его и настояли, чтобы он остался с нами поужинать, после того, как выкупаем Шиви; наблюдая за этой процедурой, Амнон сказал, что, пожалуй, и сам не прочь завести при случае ребенка. Чтобы как-то погасить распиравшее меня возбуждение от мысли, что вот-вот я смогу вернуться на квартиру Лазаров, я предложил ему помочь мне поставить всю мебель на прежние места. Микаэла попробовала отговорить меня, ссылаясь на то, что перестановка ничего не испортила, но я уперся: то, что было хорошо для холостяка, совсем не подходит семейной паре. Кроме того, передняя комната должна всегда быть готовой принять в себя гостей, а не превращаться в спальню. И, чтобы окончательно пресечь всякие возражения, я сослался на статьи подписанного мною договора об аренде, по которому я являлся «ответственным квартиросъемщиком, подписавшим договор и вследствие этого являющимся полномочным представителем владельца квартиры». Вот такого!
И мы поволокли кровать обратно на свое место, передвинув узкий диван к стене напротив большого окна, откуда вполне просматривалась полоска моря, разумеется, не в столь позднее, как сейчас, время, когда лил дождь и с моря все гуще наползал туман. Учитывая погоду и позднее время, Микаэла была весьма удивлена моей решимостью отправиться за забытыми лямками, словно на следующий день мы не смогли бы без них обойтись.
Чувствовал ли Хишин виноватым себя настолько, чтобы на обратном пути из Иерусалима посчитать необходимым нанести визит охваченной горем семье еще раз? Я задумался над этим, разглядев его машину рядом с машиной Лазаров. Вбежав по ступеням и тихонько постучав в дверь, я невнятно извинился перед открывшей мне старой дамой, которая впустила меня, одарив дружелюбной улыбкой, — свежая и прямая, в своей белой кофточке и хорошо сшитой юбке из тартана. Квартира, еще несколько часов тому назад переполненная людьми, теперь была пуста и сумрачна, и огромное количество стульев, которые пришлось одолжить у соседей, теперь в беспорядке стояли по всей квартире, говоря о несчастье, обрушившемся на эту семью, яснее любых слов.
Не тратя времени на разговоры, бабушка провела меня темным коридором к комнате Эйнат, чтобы разыскать оставленное, в то время как всхлипывания Дори, донесшиеся до меня из находившейся рядом кухни буквально вонзились мне в сердце, словно нож. Распахнутая дверь ее спальни вновь демонстрировала исчезнувший было хаос. Из комнаты сына-солдата пробивался свет, самого его не было, но на стене висела его М-16. Дверь в комнату Эйнат была закрыта, и бабушка, постучав тихонько и не дождавшись ответа, открыла дверь. Эйнат, одетая, спала, свернувшись клубком; от маленькой настольной лампы на лицо ее падал свет. Мы еще не перешагнули порог, как глаза ее открылись, словно она ожидала, что я вернусь, потому что тут же вытащила из-под кровати забытые лямки Шиви и протянула их мне, прошептав:
— Извини.
— Нет, это ты извини, — сказал я и шагнул к ней, чтобы забрать эти лямки у нее из рук. Она улыбнулась и кивнула мне.
— Поцелуй за меня Шиви, ладно? — и, пробормотав это, снова свернулась в позу, напоминавшую мне зародыш, безо всякого сопротивления позволив бабушке снять с нее обувь. После чего я отступил в коридор, отказываясь покидать квартиру без того, чтобы увидеть Дори хоть краешком глаза. И здесь очень кстати мне пришло в голову осведомиться у старой дамы, остается ли она в этой квартире на ночь. «Нет», — словно извиняясь, и даже несколько обиженно, ответила она. Нет. Она проводит здесь целый день, но ночевать отправляется туда, где сейчас живет; в ее годы, пояснила она, трудно уже заснуть не в своей постели. Сейчас она ожидала своего внука, вышедшего ненадолго подышать свежим воздухом с друзьями, чтобы он, вернувшись, отвез ее домой. Некоторое время я молчал, замедляя шаги и прислушиваясь к плачущему голосу Дори, перебиваемому голосом Хишина, доносившимся из кухни.
— Я могу подбросить вас, — тут же предложил я, вглядываясь в лицо старой дамы, смутно различимое в полумраке.
— Большое спасибо, — без колебаний отозвалась она, не желая упускать вполне устраивающую ее возможность после изнурительного дня. — Но разве это вам по пути?
— Я сделаю это моим путем, — находчиво ответил я и проследовал за ней в кухню, чтобы сообщить Дори и Хишину, что я доставлю старую даму домой.
Они сидели за кухонным столом, окруженные облаком неонового света. Среди грязных тарелок и чашек на столе лежали очки Дори и несколько скомканных бумажных салфеток. Глаза ее, такие выразительные во время любви, сейчас были красны и немного припухли. Впервые со дня смерти Лазара я смог до конца почувствовать, сколь велика ее потеря. Хишин сидел рядом с ней с мрачным и задумчивым видом, вытянув перед собой свои длинные ноги. Черная бейсбольная шапочка тоже лежала на столе. Перед ним стояла тарелка с остатками ужина; а между пальцами — тонкими сильными пальцами хирурга — он держал одну из дамских сигарет Дори, которой он время от времени затягивался; он делал это, как я понимаю, исключительно из желания поддержать Дори в ее нынешнем печальном состоянии, поскольку прежде я никогда не видел его курящим. Они посмотрели на меня в упор без малейшего удивления или вопроса, как если бы было совершенно естественно, что я оказался возле этого дома в столь поздний час. Дори попыталась скрыть следы слез, но вместо этого подняла голову, словно для того, чтобы я четче разглядел ее заплаканное лицо и сказал ей слова ободрения, поддержки и надежды, которых она могла ожидать либо от себя самой, либо от мужа.
— Можно мне отвезти вашу маму домой? — спросил я, заливаясь краской, как если бы согласия самой старой дамы было недостаточно.
— Конечно, — ответил за нее Хишин, — вы окажете нам важнейшую услугу. — И он обратился к Дори, сказав проникновенным тоном: — Ваш сын, похоже, забыл о нас, заговорившись с друзьями.
Она молча кивнула и сделала глоток чая. Я застыл на дверном пороге в некоторой растерянности, забытые лямки Шиви болтались у меня за спиной. До меня доносились какие-то звуки: это старая леди торопилась поскорее собраться.
— Снаружи идет дождь, — счел я нужным заметить, но тут же успокаивающе добавил, что на улице совсем не холодно.
Дори достала еще одну сигарету. Внезапно я ощутил необъяснимое желание остановить ее, как это часто делал Лазар, все время пытавшийся отучить ее от курения, и я потянулся к пачке сигарет. Поначалу она просто удивилась и даже испугалась, словно увидела руку умершего человека, вновь вернувшегося к жизни. Но она тут же пришла в себя и, убежденная, что я, подобно Хишину, просто тоже захотел закурить одну из ее тонких сигарет, протянула мне пачку, сопроводив ее своей великолепной улыбкой; у меня не оставалось иного выхода, как, взяв сигарету, нагнуться к Дори, чтобы прикурить, — что я и сделал, пробормотав при этом что-то сочувственное; при этом Хишин смотрел на меня весьма дружелюбно, одобрительно кивая головой. Как только мы вышли из дома, я тут же бросил сигарету, затоптав ее в землю. Легкий дождь, освеживший воздух, доставил матери Дори огромное наслаждение, как если бы одни лишь изменения в природе могли принести людям облегчение в их несчастьях.
— Ваша малышка не только очень мила, у нее еще к тому же хороший характер, — говорила старая дама, в то время как я учил ее правильно пользоваться пристяжным ремнем. — А ваша Микаэла знает, как с ней обращаться, — продолжала она.
