Э, нет! А мотоциклист? А лифт? А… Успевай пальцы загибать. Я загнул три пальца, сам собой сложился шиш.
Хрен вам всем, вот что я скажу!
Кто бы ни сидел за рулем, кто бы ни старался размазать меня об уникальную ограду – каталы, головнины-лихаревы или еще один русский самородок с немецкой фамилией Грюнберг… об уникальную решетку работы русского самородка с немецкой фамилией Крефт… Крафт… Кверф… а, черт, на языке вертится! Ну и ладно. В двух шагах, в шаге от Спаса- на-крови, воздвигнутого в память и на месте злодейского покушения на царя-батюшку Александра… а, черт, порядковый номер из головы вылетел. Просвещал ведь Бояров-старший Боярова-младшего. Ну и ладно. В честь Александра, так в честь Александра. Будем считать… Евгеньевича. Это посолидней будет, чем кусок грязноватого ватмана с черной рамочкой на Зимнем стадионе. Да и жив я покуда – и могу справиться с кем угодно не только на давней фотографии, но и живьем. Знать бы наверняка – с кем?
«Мы живем в переломное время». И это правильно, как теперь любит повторять радио, телевизор, многочисленные подражатели-пародисты. Почему-то с торжественной и торжествующей нотой в голосе. А что хорошего – перелом?! Если буквально. А так и есть. Буквально. Серега Швед загремел в больницу. Самое смешное, в ту самую, куда загремел и откуда уже не вышел Ленька Цыплаков, Птенец, Цыпа. То есть в ту самую, куда загремел и откуда без спросу вышел я сам.
Покойный Ленька-птенец по дурости сломал ногу.
Сереге Шведу сломали руку.
Я чуть не сломал голову, если вспомнить обстоятельства моего попадания на больничную койку, и если вспомнить недавние результаты моего же несанкционированного ухода с той койки. А проще – бегства. Чего уж там – конечно, бегства.
– Мы живем в переломное время! – проорал я Шведу с порога.
– И это правильно! – проорал Серега в ответ. Рука у него была в гипсе и на каких-то распорках- подвесках. Сильно покалечили.
Мы дружелюбно орали друг на друга, демонстрируя и подчеркивая прежнюю теплоту отношений, которая, невзирая ни на какие передряги, была, есть и останется прежней. А передряги такие: когда мой подневольный сосед по палате хлопнул стакан коньяку и повалился на пол (подарочек-цианид от Грюнберга), а Серега Швед с моей тезкой-Сандрой как раз сунулись в дверь, мне было недосуг определять- анализировать их выражения лиц. Да и вообще не время и не место. Швед тогда по моей команде сразу ринулся звонить в Большой Дом, тезку-Сандру нашатырем в чувство приводили, потом понаехали парни из ведомства Головнина-Лихарева. Потом меня практически изолировали все в той же палате, а моих гостей- друзей развели по разным местам и вежливо вытягивали из них все жилы: какое отношение оба (но по отдельности!) имеют к больному Боярову, какие отношения у них с больным Бояровым, а также что связывает их, Серегу Шведа и тезку-Сандру, между собой. Оно понятно, дотошным комитетчикам не давала покоя мысль, что мои гости-друзья так или иначе причастны к злосчастному дружескому гостинцу с могильным коньячком и замогильным букетом в придачу (в чем-в чем, а в черном юморе Мишане Грюнбергу не откажешь – отравленное пойло и тут же цветочки, чтоб украсить свеженького покойничка). Конечно, никак они не были причастны!!! Ни к гостинцу, ни к грюнберговской мафии, ни ко всей той истории с русским транзитом – кавказским героином в банках из-под датского «Туборга», следующим малой теплоходной скоростью в конечный путь доставки, Нью- Йорк, Брайтон-Бич. То есть в какой-то мере причастны, да… Ведь именно Серега Швед возил меня двое суток по «муравейникам», а я тыкал палкой, чтобы разворошить, почти наугад, но в конечном счете-то угадал – ткнул и попал, и не в муравейник, а в осиное гнездо. Ведь именно тезка-Сандра чуть заикой не стала, когда кунаки Мишани Грюнберга и уважаемого директора Мезенцева ввалились к ней на Кораблестроителей в поисках меня и до необратимости изуродовали квартиру – спасибо, что только квартиру, а не хозяйку… Но ни Швед, ни Сандра не были в курсе того, из-за чего Бояров вынужден вести столь активный образ жизни, и почему многие и многие изо всех сил пытаются прекратить активный образ жизни Боярова – вплоть до прекращения жизни Боярова как таковой. Я потому и не посвящал толком их обоих во все перепитии. Во-вторых, сам не знал: куда-откуда-зачем… а во-первых, если бы и знал, не посвятил бы: охота на Боярова, пусть и глушат только Боярова (если удастся, разумеется), иначе, если рядом окажешься… возможен рикошет. Живой пример тому – зарезанный в собственной мастерской Фэд, он же дядя-Федор, он же художник Каширин, то есть – что я говорю! прости, дядя-Федор! – уже не живой. Но – пример.
Я и комитетчикам, и Вальке Головнину, и полковнику Лихареву ни про Шведа, ни про тезку-Сандру не упомянул ни словом. Зачем? Про недругов – пожалуйста: и про мелкую рыбешку типа Олежека Драгунского, типа Джумшуда с его джигитами; и про среднюю рыбу типа Геннадия Федоровича Зотова со всеми его теплоходами и специфическими грузами; и про крупняк Мезенцева, Грюнберга и Ко. Но про друзей – ни-ни. Незачем впутывать.
Но… сами впутались. Пришли навестить, а тут – труп. И не чей-то там, а сотрудника известного ведомства. Мда-а…
Известное ведомство – оно чем известно? Тем, что не хочешь, а расскажешь: всё-всё-всё, даже то, что не касается существа дела, даже то, что вообще никого не касается, кроме двоих. Особенно если человек неискушен или если человека есть чем поприжать. Тезка-Сандра – сама неискушенность. А Шведа при желании можно запросто прижать, даже чуть- чуть только надавить – всяческие его общения-катания с интуристами по не самым рекомендованным для гостей нашего города местам.
Словом, когда Валька Голова заглянул ко мне в палату (якобы тоже проведать: «Ну?! На поправку?! Мы еще споем!», а на самом деле чтобы мягко подавить бунтующего Боярова), и я ему сразу заявил, чтобы оставили в покое моего хорошего приятеля и мою… м-м… девушку, Валентин Сергеевич Головнин якобы во внезапном недоумении переспросил:
– Постой, постой! Чью… м-м… девушку?
Да, есть то, что вообще никого не касается, кроме двоих. А иезуит-Валька интонацией сообщил- поправил: не «двоих», а «троих». То есть – тезки-Сандры, меня и Шведа. А точнее при нынешнем раскладе – тезки-Сандры, Шведа и меня. «Меня»- отдельно от спевшейся парочки. Да уж, мы еще споем. А ведь у них на физиономиях было написано, когда пришли проведать. Ну и правильно! Чего другого я ожидал? Сам ведь поручил тезку-Сандру заботам Сереги Шведа. Вот и выбирай, неискушенная девочка, выходец из высокопоставленной киевской семьи, впервые оказавшаяся на берегах Невы… Выбирай: с одной стороны добрый дядя-Саша, подобравший-обогревший, тоже вроде имевший «шишковатого» отца, но в прошлом, а в настоящем – швейцар в престижном (но всего лишь) кабаке «Пальмира», бегающий от кого-то и за кем-то, сующий пачку денег на ремонт разгромленной квартиры и бесследно исчезающий. Выбирай: с другой стороны подчеркнуто интеллигентный, с университетским образованием «двухметроворостый» Серега с тачкой, который и ремонт провел в два дня, и под опеку взял, и на кухне – бог (есть у греков-римлян бог кухни?). Одно плохо – женат и ребенок. Но это даже придает некую духовную маету: мол, ах, как сложен мир.
Я бы на месте тезки-Сандры ни минуты не сомневался. И выбрал бы Серегу. Вот и тезка-Сандра выбрала. Из самолюбия буду считать, что она какое-то время сомневалась.
Я в отличие от неискушенных иногородних студенточек не убежден, что мир сложен. Я убежден как раз в обратном: мир прост. Есть я, есть мое дело, есть мои друзья. Еще есть разной симпатии женщины. Разные. И симпатичные. Журавлики, на манер тезки-Сандры. А еще ласточки. Еще курочки. Мало ли… И выбирать одну из многих – самому себе создавать проблему. Серега себе и создал: Сандра – Сандрой, а каково Лийке и пацану-Барабашке. Баба, она сердцем чует, как сказано Горбатым честному менту Шарапову.
Так что если и хотел Валька Головнин меня ошарашить, то не удалось ему это. Ну разве что в первую секунду-две. А уже на третьей секунде сработало «гуси летят, Бояров, гуси летят…». А также курочки, ласточки, журавлики. Пусть летят они летят, им уже не вернуться назад. Погано получилось, что не сами они, шерочка с машерочкой, Швед с тезкой-Сандрой, поделились со мной радостной вестью, а принес ее на хвосте комитетчик Валентин Сергеевич (нечем, вероятно, больше Комитету заняться, как распутывать- запутывать интимные узы – но я-то сразу узел этот, узелок разрубил). Короче, не получилось у Вальки «разделяй и властвуй». Да и сами бы они, шерочка с машерочкой, мне все выложили! Затем и пришли в больницу – а тут такое…
