И со Шведом мы поладили, когда он заявился уже один, без машерочки («Ей неудобно, Саш… Ее совесть мучает…»). Да приходили бы вдвоем, чего там, стерплю, даже буду рад. А вот с подсадными парнями из конторы Головнина-Лихарева мы не поладили. Их подсадили троих, и вот им не было неудобно, их совесть не мучила. И я крепился-крепился, но понял, что не стерплю и уж кому не буду рад, так это им. Еще бы! Одно дело, когда давний приятель Резо Чантурия устраивает Александра Боярова в отдельной палате и как врач рекомендует горячительные напитки и физические процедуры с молоденькими сиделками (лежалками?), более того – сам принимает посильное участие в интенсивном курсе лечения. И один- единственный комитетчик то ли на стреме, то ли в почетном карауле при раненом герое. Другое дело, когда врачу Чантурия строго-настрого предлагают обходить всех больных, а вот больного Боярова предлагают тоже обходить, но – за версту. И само собой, из курса лечения исключаются любые визиты, кроме заранее согласованных понятно где, и любые напитки, кроме заранее прошедших экспертизу (любые градусы, естественно, исключаются). Короче, лежи и не двигайся, пока не выздоровеешь или пока не… наоборот. А вместо почетного караула – то ли охрана, то ли надзиратели. То ли ждут, чтобы сам Грюнберг среди ночи прокрался Боярова душить подушкой, а они тут как тут. То ли ждут, чтобы сам Бояров предпринял попытку к бегству (и значит, он виновен!), а они тут как тут. Шаг влево, шаг вправо.
Не-ет, достаточно! Мне в конце концов перед давним приятелем Резо неловко: он ко мне со всей душой, а я ему комитетчиков привел – ходи теперь по собственной больнице тише воды, ниже травы. Так что – достаточно!
– Куда?
– Погадить!
– Я тоже, пожалуй. Составлю компанию.
Составь, составь, болезный. Как ни соберешься из палаты по любой ерунде, так кто-нибудь из троицы норовит компанию составить. Сопровождай они меня все втроем, была бы у них гарантия, что я никуда не денусь: выучка есть, а один против троих я мог бы и не выстоять при тех еще не до конца заживших огнестрельных дырках, полученных в Комарово на даче Мезенцева плюс Грюнберга. А уж когда и если они сами разделились, тут я могу повластвовать, тут могу дать гарантию, что захочу и уйду. Захотел. Ушел. А трое больных пусть болеют. Лег в больницу – болей, не притворяйся. А я выздоровел. И единственное что мне могут припаять – нарушение больничного режима. За подобное нарушение не ловят, не ищут, а даже автоматом выписывают. С позором. Вот я сам и выписался. Про соседей по палате – ничего не знаю, мне их никто не представлял в качестве сотрудников компетентных органов. Ну споткнулся один из них в туалете, ну упал неудачно, ну сильный ушиб, заживет, как на собаке. Ну отключились ненадолго двое остальных, часика на три, ну бывает, перепад давления, гроза собирается, частичное и временное кислородное голодание. Привет, ребята! Я вам сделал ручкой. И ножкой. Так, как умеет делать ручкой- ножкой Бояров, вы не освоите за весь срок службы…
… А я пошел. Только куда? Забавно, однако идти мне снова было некуда. В собственную квартиру? Увы, нет. И не потому, что за ней слежка – пошли они в задницу со своей слежкой! Без ордера на порог не пущу, а ордер они не получат (на каком, собственно, основании ордер?!). Повестками вызывать – да ради бога, подотритесь вашими повестками. Неожиданно нападать, скручивать и заталкивать в машину – не на того напали, в чем уже убедились.
Нельзя мне в собственную квартиру по простой причине – занято. Вот я и перемежал ночи в гараже Шведа, когда Швед ночевал дома с Лийкой, на Комендантском, – перемежал с ночами у прихваченных курочек-ласточек-журавликов после непременных загулов по кабакам и барам. Потому что Швед не ночевал дома, а сидеть в его гараже, зная, что утром никто не принесет термос, фляжку и все такое прочее, тоскливо. Да и Лийка ненароком заглянет в гараж, а там – Бояров. Лийка-то мне всегда рада, но… почему это я в гараже ее мужа, а не у себя в квартире? Именно потому, что у меня в квартире – ее муж и… некая Сандра. Так-то вот.
Когда Швед виновато посвятил меня в суть, я чуть было не расхохотался, но когда он еще и ключ попросил, раз уж так, пока я все равно на больничной койке отлеживаюсь, тут мы оба уставились друг на друга и разразились неудержимым ликующим идиотизмом: «Гы-гы-гы! Гу-гу-гу! Ге-ге-ге!». Дал, конечно, ключ. Что поделаешь, если тезка-Сандра боится той квартиры – той, на Кораблестроителей: синдром горцев, перепугавших тезку до заикания. Кроме того: «Сереженька, мне неудобно, меня совесть мучает. Саша здесь был, он адрес знает, вдруг случайно зайдет, а я… а мы… нехорошо».
Вот Швед и поселил машерочку в моей же квартире. До поры. Естественно, не вдаваясь в подробности, чья жилплощадь. А сам попеременно ночевал то на Комендантском, то в «романовском» доме, где «один хороший друг, но он сейчас в экспедиции». Лийка, казалось бы, должна давно притерпеться к Серегиным отсутствиям, зная специфику его деятельности, да и притерпелась, но на данном этапе как взбесилась.
– Ну? Что скажешь? – по-джигарханянски скалил я зубы. – Баба, она сердцем чует.
– А то и скажу, что права твоя хозяйка… – шарапово отвечал Серега, и растерянность в тоне пробивалась натуральная, не подражательная.
Да уж, Лийка смогла прибабахнуть мужа-Серегу так, что по шляпку в землю.
И рука – в придачу. Что-то там с ней тяжело, не просто перелом, а кость раздроблена. Попади Швед в любую иную больницу, откромсали бы без лишних слов и наркозов. Это правую-то руку! Шведу-шоферу! Кончился бы его бизнес, хоть по миру иди с протяну… с отсутствующей рукой. Ну, моими молитвами друг- Резо все что мог сделал и все что не мог. И комфорт определил другу Саши Боярова, как самому Саше Боярову.
Спасибо, Резо.
Вах! О чем говоришь!
Шведу-то комфорт обеспечен, а мне… Долго я не протяну, ночуя где и у кого попало. И поспать ведь не дают толком… курочки-ласточки-журавлики. Просто поспать. Оно, конечно, время от времени можно и пободрствовать – почему нет?
Но я все-таки не рыба-пила. Если кто помнит, была такая пластинка «Голубой щенок»: «Это дело я люблю, это дело я люблю! Все на свете я пилю!». Я тоже люблю это дело (как- никак, не голубой, и не щенок), но пилю не все на свете. Иногда хочется просто спокойно почитать, полежать с крутым детективом на сон грядущий. В «романовском» доме, в собственной квартире четыре полки триллерами забиты – больше половины нечитанные: Чейз, Хэммет, Барковский, Чандлер, Гарднер… рынок все новое и новое выбрасывает, успевай покупать. Но в «романовском» доме обосновалась ныне тезка-Сандра, которая на сей раз точно станет заикой, если придет к ней тезка-Саша и попросту, без затей сообщит, что живет он здесь.
Кстати, о триллерах и о классиках. Помнится, у Гарднера я прочел… Тьфу, звучит будто у каталы Игорька Бецкого, косящего под интеллектуала: «Как сказано у Кафки…». Ну да Гарднер со своим Мейсоном – не Кафка. Так вот, у Гарднера прочел и умозрительно посочувствовал:
«Недавно я упомянул о «крутых» детективах в разговоре с одним очень бывалым и многоопытным человеком. Мой собеседник сказал, что он просто читать не может такую чушь. Я поинтересовался почему. Грустно поглядев на меня, он спросил:
– Вас когда-нибудь избивали? Я имею в виду, по-настоящему.
Я что-то пробормотал о том, что в свое время увлекался боксом, и припомнил парочку особенно тяжких для меня боев…
Мой собеседник покачал головой:
– Я спросил: избивали ли вас по-настоящему?
Его избили. Трое гангстеров отделали его всерьез. И хотя организм у него железный, прошло три месяца, прежде чем он смог встречаться с женщинами. Поэтому всякий раз, когда он читает про то, как зверски избитый герой спешит на свидание с зажигательной красоткой, он вздрагивает и отшвыривает книжку».
А теперь я сочувствовал этому парню отнюдь не умозрительно. В общем, могу себя назвать очень бывалым и многоопытным человеком. Организм у меня тоже вполне железный. Зверскому избиению как таковому не подвергался, но недавние приключения стоят двух зверских избиений – и удар дверью, и грюнберговские тычки на складе «Каринко-Виктори», где я связанным кулем валялся по бетонному полу, и ночные погони до Комарова и далее до Выборга, и четыре пули (пусть три из них всего лишь царапнули, но
