и «преобразований сверху». Следовательно, для левых невозможно отказаться от борьбы за влияние в государственных институтах. Но успех этой борьбы имеет значение лишь в той мере, в какой выражает требование массового «низового» движения. Ключевой вопрос в данном случае – до какой степени массовые движения способны контролировать собственных лидеров, а иногда и принуждать их делать то, что они не хотят или не решаются делать. Но массовые движения, лишенные политической программы и стратегической перспективы, никого проконтролировать не в состоянии. Они становятся, в конечном счете, заложниками стихийно развивающейся ситуации, а порой превращаются в объект манипулирования со стороны собственных лидеров.
В конце 1930-х годов Лев Троцкий, находившийся в изгнании в Мексике, сформулировал понятие «переходной программы». Марксисты начала XX века исходили из необходимости сосуществования «программы-минимум» (буржуазно-демократической) и «программы-максимум» (социалистической, коммунистической), тем самым, закладывая в свою стратегию неизбежное противоречие между долгосрочными революционными целями и краткосрочными реформистскими задачами. Теория и практика социалистического движения первой половины XX века постоянно сталкивается с проблемой реформизма, не находя для нее внятного решения. С одной стороны, реформизм осуждается как политика, направленная на совершенствование капиталистической системы. Но с другой стороны, сталкиваясь со стихийным требованием реформы, выдвигаемым массами трудящихся, левые принуждены либо отстраняться от массового движения, пребывая в добровольном бездействии вплоть до момента, когда сам собой настанет час революции, либо плетутся в хвосте стихийного рабочею протеста, формулируя все те же реформистские требования.
Предложенная Троцким «переходная программа» Должна была разрешить это противоречие. «Надо помочь массе» в процессе ее повседневной борьбы, найти мост между ее нынешними требованиями и программой социалистической революции. Этот мост должен заключать в себе систему переходных требований, которые исходят из сегодняшних условий и сегодняшнего сознания широких слоев рабочего класса и неизменно ведут к одному и тому же выводу: завоеванию власти пролетариатом».[262]
Мексиканский изгнанник подчеркивал в «Бюллетене оппозиции», что кризис буржуазного порядка превращает реформистские требования в революционные: «В эпоху загнивающего капитализма, когда вообще не может быть речи о систематических социальных реформах и повышений жизненного уровня масс; когда буржуазия правой рукой отнимает каждый раз вдвое больше, чем дает левой (налоги, таможенные пошлины, инфляция, 'дезинфляция', высокие цены, безработица, полицейская регламентация стачек и пр.); когда каждое серьезное требование пролетариата и даже каждое прогрессивное требование мелкой буржуазии неизбежно ведут за пределы капиталистической собственности и буржуазного государства».[263]
Надо признать, что автор «переходной программы» явно недооценил жизнеспособность капитализма. После Второй мировой войны буржуазный порядок в Западной Европе и Соединенных Штатах Америки сумел модернизироваться, обновив и укрепив себя с помощью социальных реформ. Эти реформы были, бесспорно, прогрессивными, ибо способствовали Не только росту благосостояния наемных работников, но и росту общественного контроля над производством. Однако точно так же они были необходимы капиталу, чтобы преодолеть системный кризис, бушевавший на протяжении 1920-х и 1930-х годов.
И все же подход Троцкого был исторически совершенно оправдан, ибо исходил он не из конкретной экономической конъюнктуры (в анализе которой он неоднократно ошибался), а из общей динамики развития системы. В этом плане тезис о невозможности успешных реформ, не затрагивающих основ существующего порядка, оказывается гораздо более актуальным в начале XXI века, нежели в момент его написания. Троцкий просто опередил свое время.
Показательно, что автор «Переходной программы» не видел ничего зазорного и в поддержке мелкобуржуазных требований, если они объективно направлены против системы, а их реализация открывает перспективы для социалистического преобразования общества. Неспособность капитализма пойти навстречу даже вполне умеренным и благонамеренным требованиям является свидетельством глубочайшего системного кризиса.[264]
Социальные компромиссы ушли в прошлое вместе с «холодной войной» и эпохой Дж.М. Кейнса. Именно невозможность «безобидного» реформизма в изменившихся условиях конца XX – начала XXI века в значительной мере и предопределила крушение традиционной социал-демократии, переход ее лидеров на неолиберальные позиции. Именно поэтому правительства, пришедшие к власти под левыми лозунгами, быстро дают «задний ход», натолкнувшись на неожиданно жесткое и бескомпромиссное сопротивление элиты даже самым безобидным преобразованиям. В то же время реформистски настроенная масса трудящихся сдвигается влево. Появляется возможность того самого «моста» к революции, о котором говорилось в «Бюллетене оппозиции».
В сложившейся ситуации любой серьезный реформизм начинает быстро принимать антисистемный характер, становясь идеологией, мобилизующей людей скорее на революцию, нежели на исправление недостатков существующего строя. В свою очередь, революционные лозунги становятся конкретными и понятными для миллионов людей, заинтересованных в решении. своих конкретных проблем.
Но переходная программа требует и соответствующего типа организации, который включал бы в себя как революционные, так и реформистские черты. Организации заведомо противоречивой, внутри которой неизбежна идейная и политическая борьба.
Именно такую форму стихийно начало принимать левое движение на рубеже столетий, после краха традиционных коммунистических партий. Однако русская пословица не зря говорит, что «первый блин комом». Практические опыты создания «новых левых» организаций свидетельствовали не только об общественной потребности в переменах, но и о незрелости политического проекта.
Характерно, что подобные организации быстрее всего возникали и развивались там, где влиятельные рабочие партии либо отсутствовали, либо не смогли пережить потрясений 1989—1991 годов. Так, например, параллельно с «Демократической левой» на политической сцене Италии появилась Партия коммунистического возрождения (Rifondazione communista) – новая организация, отстаивающая старую традицию. Rifondazione возникла как коалиция различных течений: тут были и ностальгические коммунисты, объединившиеся вокруг А. Коссута, еврокоммунисты, оставшиеся верными идеям Энрико Берлингуэра, возглавлявшего компартию в 1970-е годы, и сторонники его постоянного внутрипартийного левого критика Пьетро Инграо, троцкисты из бывшей партии Democrazia i Proletaria, неомарксисты из группы «Il Manifesto». Объединило их главным образом неприятие соглашательской политики «официальной» левой. Однако этого оказалось достаточно для того, чтобы Rifondazione прочно вошла в политическую жизнь страны.
В сущности Rifondazione стала тем, чем обещала стать, но не стала Партия демократической левой: широким объединением реформаторских, альтернативных и революционных течений. Позиции Rifondazione оказались сильнее всего в традиционных зонах влияния компартии. После прихода к власти правительства «левого центра» во главе с Проди руководство Rifondazione оказалось перед сложным выбором: поддержать Проди, который не скрывал своего намерения проводить неолиберальный курс в «левой» упаковке, или отказать ему в поддержке, тем самым сыграв на руку ждущим своего часа правым популистам. Rifondazione сделала выбор в пользу критической поддержки кабинета Проди, но в правительство не вошла. Однако практические меры, проводимые правительством, ошеломили даже сторонников Rifondazione, не ожидавших от новой власти ничего хорошего. В результате партия оказалась в остром конфликте с партнерами по парламентскому большинству. Руководство Rifondazione после долгих колебаний сделало вывод о необходимости перейти к жесткой оппозиции. Это сопровождалось серией расколов, повлекших за собой существенное ослабление партии. Показательно, что наиболее решительными критиками левого курса партии оказались представители группы А. Коссута, ранее считавшейся в компартии просоветской. Покинув Rifondazione, коссутианцы основали собственную небольшую партию, ставшую своего рода политическим сателлитом «Демократической левой».
Хотя Rifondazione и не удалось остановить бодрый марш «левого большинства» вправо, она, по крайней мере, смогла сохранить лицо в качестве антикапиталистической силы. К началу 2000-х годов, когда на политическую сцену вышло новое поколение радикальной молодежи, Rifondazione выглядела для многих его
