населению западных стран, представлял собой своего рода кодекс, в котором были записаны основные тезисы всех неолиберальных договоров, заключенных в рамках Европейского Союза на протяжении предыдущих полутора десятилетий. Теперь эти договоры приобретали статус конституционного права и делались – на юридическом уровне – необратимыми. Особые: разделы конституции регулировали процедуру ее изменения таким образом;, что на практике пересмотр ее положений оказывался невозможен.
Официальная пропаганда в пользу конституции – поддержанная всеми основными партиями, от консерваторов до социалистов – представляла собой пышную риторику на тему «европейских ценностей» и «единства народов». Всякий, кто осмеливался критиковать проект, объявлялся человеком, выступающим не больше не меньше как «против Европы». Однако эта пропаганда не могла повлиять на избирателей, которые довольно быстро сообразили, что к числу «противников Европы» может быть отнесено подавляющее большинство ее населения.[329] Не помогло и участие в пропагандистской компании некоторые модных радикалов, например – автора «Империи» Тони Негри, разъезжавшего по Франции и произносившего пламенные речи в поддержку неолиберальной политики.
Чем дольше продолжалась дискуссия, чем больше население вникало в суть вопроса, чем больше французских и голландских граждан прочитывало текст документа, тем больше у него было противников. Люди поняли, писал МакГиффен, «что, голосуя за «да», они проголосуют за продолжение в еще больших масштабах политики, проводившейся со времен Маастрихтского договора: приватизацию, дерегулирование, либерализацию, и все это во имя загадочной «конкурентоспособности», которая требует отказаться от всего, чего европейцы достигли за последние 60 лет».[330]
Впрочем, Европейская Конституция посягала не только на социальные завоевания. С точки зрения строителей единой Европы демократия есть некий рудимент, наивная старомодная традиция, снижающая эффективность управления, но, в сущности, безобидная. Что-то вроде кавалерийских разъездов у Букингемского дворца. Приходится соблюдать разного рода формальности и процедуры, из-за чего вступление, в силу согласованных решений замедляется. Когда датчане или ирландцы на референдумах отказывались поддержать очередной договор; их заставляли голосовать снова и снова, пока обессиленное электоральной пыткой население не сдавалось.
На сей раз все пошло по-другому. Политики почувствовали, что население не уступит. В Дании и Британии референдумы срочно отменили, заранее зная, чем они кончатся. Голоса в пользу повторного проведения голосования быстро стихли: было ясно, что результатом станет еще более массовое «нет».
Лидеры Европейского Союза стали жертвой собственной демагогии. Поскольку доверие к его институтам оказалось на крайне низкой точке, у правящих кругов не остается другого спасения, кроме как опираться на институты национального государства. Надо что-то делать, чтобы сохранить хотя бы минимальный авторитет среди все менее надежного населения. В таких условиях, как на тонущем корабле, каждый за себя.
Приходится жертвовать европейскими институтами ради собственного спасения.
Разногласия, выплеснувшиеся на саммите Евросоюза, суть не что иное, как классический «кризис верхов», описанный у Ленина. Низы не хотят жить по-старому, а верхи не могут управлять по-старому. И, что самое досадное, обе стороны прекрасно сознают это. От истории не спрячешься.
Согласно теории Ленина, «кризис верхов» является одним из признаков революционной ситуации. Про революцию в Западной Европе, разумеется, говорить не приходится. Но большие и неприятные для элит перемены еще только начинаются.
Успех оппозиции на французском референдуме превзошел даже ожидания многих левых активистов. Граждане республики не только отвергли Европейскую Конституцию, но это произошло на фоне высокой активности избирателей (69,74%). За «нет» проголосовало 84 французских департамента из 100, а разрыв составил более 3 миллионов голосов – 54,87% против 45,13%. И это несмотря на практически полное единство «политического класса» и большой прессы, дружно поддерживавших Конституцию. Не помогло ни привлечение международных знаменитостей и популярных артистов, ни даже участие Тони Негри. Классовый разрыв в обществе продемонстрировал себя во всей красе: за «нет» голосовало 80% рабочих и 70% служащих. Против конституции, которую объявили документом будущего, высказалось и подавляющее большинство молодежи. Против руководства своей партии выступило и большинство социалистов. В преддверии голосования партийное руководство провело внутрипартийный референдум, в ходе которого сумело с огромным трудом протащить решение в поддержку Европейской Конституции. Однако это не успокоило недовольных, которые прекрасно сознавали, что, несмотря на уловки партийной бюрократии подавляющее большинство как активистов партии, так и избирателей-социалистов категорически выступает против одобренного лидерами проекта. Решение Социалистической партии поддержать проект Конституции вызвало среди ее активистов и сторонников бурю возмущения. Нечто подобное уже происходило в начале 1980-х годов, когда правительство Франсуа Миттерана совершило резкий поворот вправо, отбросив ранее провозглашенную программу национализации. Однако если в те времена левые социалисты, не имевшие ни собственной организации, ни четкой идеологической перспективы, были легко подавлены партийным аппаратом, то на сей раз они могли опереться на готовые структуры «альтермондиалистского» («антиглобалистского») движения.
Лоран Фабиус, возглавивший бунт, отнюдь не являлся представителем радикального крыла партии. Он всегда относился к числу правых социал-демократов. Даже в разгар кампании против Европейской Конституции он продолжал настаивать, что основной задачей левых является «борьба за восстановление равновесия между трудом и капиталом».[331] Однако даже для него было совершенно ясно, что социал-демократические партии ушли недопустимо далеко вправо, открыто перейдя на сторону буржуазии.
Коммунистическая партия преодолела многолетнюю политическую апатию и активно вступила в борьбу. И рядовые коммунисты, и руководство прекрасно Понимали, Что участие в референдуме является для партии последним шансом – если она не окажется сейчас в первых рядах, то потеряет последние остатки авторитета и исчезнет с политической сцены. С того момента, как партийная газета «L'Humanite» стала ведущим информационным инструментом кампании, ее тираж начал бурно расти, перевалив за миллион.
«Референдум драматическим образом продемонстрировал противоречие европейской политики, – писал английский журналист Джим Уольфрейс, – миллионы людей отвергают неолиберальный консенсус, который столь же единодушно разделяют все основные партии, как левые, так и правые. Голосование за «нет» стало самым мощным ударом, до сей поры нанесенным по этому консенсусу».[332]
Французская пресса писала о «гражданском» восстании, однако речь шла не просто о том, что масса жителей страны вдруг решила воспользоваться своими правами, чтобы сказать «нет» власти. Известный марксистский публицист Жорж Лабика писал про мобилизацию «реальной страны», выступившей против якобы представляющих ее институтов. А ветеран социалистического движения Жан-Пьер Шевенман заметил, что референдум создал условия для «реорганизации левых сил» (refondation de la gauche).[333]
Первая реакция правящих элит соответствовала бессмертной формуле Бертольта Брехта: поскольку народ не оправдал доверия правительства, правительству следует народ распустить и выбрать себе новый. Руководство Социалистической партии принялось наказывать своих активистов, проголосовавших за «нет». То, что против Европейской Конституции выступило явное большинство сторонников социалистов, лишь подлило масла в огонь.
В условиях массовой апатии подобные методы работали. Но время апатии кончилось. Антидемократические поползновения элиты не просто фиксируются пробудившимся общественным мнением, но и вызывают растущее негодование, мобилизуя людей на еще более радикальный протест.
Некоторые представители брюссельской бюрократии готовы были признать, что Евросоюз «был проектом политических элит и нуждается в радикальных изменениях, чтобы стать демократическим».[334] Но они оказались в меньшинстве. Еще до исхода голосования во Франции и Голландии деловая пресса , была полна статьями выдающихся идеологов и аналитиков, объяснявших, что по-настоящему серьезные и важные вопросы нельзя доверять народу. Результаты
