голосования лишь укрепили ведущих аналитиков в этом убеждении. «Financial Times» была наиболее откровенна, но и другие издания развивали ту же тему. Например, «International Herald Tribune» в октябре 2005 года писал: «Во всех европейских странах есть вопросы слишком острые, чтобы их оставлять на усмотрение избирателей». В качестве примера приводилась смертная казнь (большинство населения по доброй воле ее бы никогда бы не отменило) и вступление Турции в Евросоюз. «В обоих случаях существует негласный консенсус между политическими партиями, сознающими, что если спросить избирателей, то они примут неверное решение».[335] Верным решением, естественно, является то, которое одобрено элитами.
Элита десятилетиями навязывала народам неолиберальный проект и старательно демонтировала социальное государство под предлогом континентальной интеграции. Людям говорили: нравится вам или нет, но ради объединения Европы от всего этого надо отказаться. Наконец, терпение граждан лопнуло: если интеграция означает отказ от всего лучшего, что достигнуто на нашем континенте за последние сто лет, то спасибо, не надо. Обе стороны теперь прекрасно понимали, что провал конституционного проекта означает не конец дискуссии, а лишь начало нового этапа борьбы, куда более, острого, чем прежние. «Этот Европейский Союз, – писал МакГиффен, — представлявет собой неолиберальный и антидемократический проект, безразлично – с новой конституцией или без нее. Снова и снова мы видим реформы, проводимые во имя экономической интеграции, подрывающие политическую демократию».[336] Эта политика будет продолжаться до тех пор, пока массовое антисистемное движение не добьется решающего перелома в развитии континента.
Дальнейшие события в Европе показали, что подобные надежды являлись вполне обоснованными.
Для привыкших к строгому распорядку немцев досрочные выборы – явление экстраординарное. Однако главной сенсацией выборов 2005 года стало не нарушение привычного политического расписания и даже не поражение социал-демократов, которые сами эти досрочные выборы затеяли. Еще до того, как выборы состоялись, пресса бурно обсуждала появление на политической сцене новой силы – Левой партии. Либеральный еженедельник «Die Zeit» писал про «возвращение левых». [337] Как заметил близкий к ПДС политолог Дитмар Виттих, «левые стали важной темой в Германии. Хотя не столько их политические идеи и концепции, сколько их способность к совместной работе, их кадры».[338] Избиратели переходили к левым не только от социал- демократов, но и от «зеленых», даже от христианских демократов. За Левую партию, как отмечал журналист Матиас Греффрат, оказались готовы голосовать миллионы людей, которые, как выяснилось, «до сих пор не имели никакого парламентского представительства».[339] Ему вторил политолог Геро Нейгебауер, констатировавший, что речь идет о людях, «которым стали отвратительны все партии, о классических голосах протеста».[340]
Кризис социал-демократии оказался настолько глубоким, что она уже не воспринималась значительной частью общества как сила, способная предлагать собственные политические и экономические решения,. Как заметил один из лидеров правых, на Востоке Германии реальная борьба шла «между новой Левой партией и христианскими демократами».[341]
Еще весной 2005 года, несмотря на возобновившиеся успехи ПДС в «новых федеральных землях», никто не мог твердо поручиться, что в масштабах всей страны она получит достаточно голосов, чтобы преодолеть пятипроцентный барьер и пройти в Бундестаг. Но уже к лету пресса предсказывала, что возникшая на ее основе Левая партия имеет шансы стать третьей по размерам политической силой в стране, а на Востоке Германии – первой (обойдя не только стремительно теряющих влияние социал- демократов, но и потенциальных победителей – христианских демократов).
Рывок Левой партии отражал перемены, давно назревавшие в немецкой политике. Они накапливались подспудно, но теперь, как сказали бы Гегель и Маркс, количество перешло в качество.
Стратегия Тони Блэра и Герхарда Шредера состояла в том, чтобы, сохранив от старой социал- демократии название и избирателей, принять политическую и экономическую программу правых, сделавшись ещё одной неолиберальной партией. С точки зрения элит, такая партия имела даже определенное преимущества по сравнению с классическими консерваторами. Ведь она давала возможность уничтожать социальное государство руками как раз тех, кто «по должности» обязан был его защищать.
Это вызвало возмущение традиционного избирателя левых, но лидеры парламентских партий не слишком горевали. Все равно эти люди никуда не денутся. Не станут же они голосовать за правых! А профсоюзы оставались Под жестким контролем партийной бюрократии.
«Левые правительства» оказались во многих странах правее консерваторов. Во Франции именно социалисты развернув ли массовую приватизацию. В Германии именно социал-демократы предприняли систематическую атаку на основы социального государства.
Голосование против Европейской Конституции! во Франции и выборы в германской земле Северный Рейн—Вестфалия оказались историческим рубежом. Начался массовый уход активистов из партии Шредера. Ропот недовольства перерос в открытый бунт. Уходили не только представители левого крыла, но просто люди, для которых слова «социал-демократия» хоть что-то значат. Уходили профсоюзные функционеры, оскорбленные антирабочей политикой «своего» кабинета.
Массовое дезертирство из социал-демократических партий имело место и раньше. Но на сей раз недовольным было куда идти. Бунтовщики создали движение с труднопроизносимым названием «Избирательная альтернатива за труд и социальную справедливость» (Die Wahlalternative fuer Arbeit und f soziale Gerechtigkeit – WASG). После некоторых колебаний его решился возглавить Оскар Лафонтен. На выборах в земле Северный Рейн – Вестфалия «Избирательная альтернатива» набрала чуть более 2% голосов, что нельзя было считать большим успехом. Зато рейтинг «официальной» социал-демократической , партии просто рухнул.
В этих условиях Герхард Шредер решился пойти ва-банк, добившись досрочных выборов. Расчет был на то, что WASG не успеет за оставшиеся два-три месяца сорганизоваться, что выходцы из западных земель, составляющие ее ядро, никогда не договорятся с восточными, немцами из посткоммуцистической ПДС.
Расчет оказался не просто ошибочным, а самоубийственным. Обе группировки левых в спешном порядке объединились. ПДС переименовалась в Левую партию (Linkspartei) и открыла свои списки для кандидатов WASG. Слабостью ПДС всегда было именно то, что одновременно являлось ее главной силой: прочная связь партии с традициями, интересами и культурой восточных земель объединенной Германии. Численность WASG гораздо меньше, чем у ПДС, однако теперь у левой политики появилось новое измерение. Сторонники WASG были зачастую куда активнее, а главное, являлись носителями другой политической культуры и повестку дня, сформировавшейся на Западе. «Восточная» и «западная» культура встретились. Результатом стал бурный рост поддержки в обеих частях страны.
По признанию либерального еженедельника «Focus», соотношение политических сил в 2005 году свидетельствовало, что Германия остается «расколотой нацией».[342] Превращаясь на деле, а не только на бумаге, в общегерманскую партию, ПДС не отказывалась от защиты специфических интересов Востока, поскольку решение проблем этой «внутренней периферии» невозможно на основе неолиберальных методов. Как отмечала газета «Neues Deutschland», результатом политики свободного рынка на востоке стала «блокировка развития» (Entwicklungsblokade).[343] Чтобы положение дел на Востоке кардинально изменилось, в масштабах всей Германии нужна была принципиально иная экономическая политика, направленная на поощрение регионального развития, рост общественного сектора и создание рабочих мест. И не просто на увеличение занятости любой ценой, а на организацию новых предприятий, эффективных и общественно необходимых. Такую политику, по вполне понятным идеологическим причинам, могли предложить только социалисты.
Этим, впрочем, значение немецкой Левой партии не исчерпывается. Массовый уход профсоюзных активистов и функционеров от Шредера знаменует исторический разрыв между перешедшей на позиции неолиберализма социал-демократией и организованным рабочим движением. В такой ситуации проект Блэра-Шредера теряет смысл.
Хотя успех Левой партии в подобных условиях был гарантирован, что отнюдь Не означало, что были разрешены проблемы и противоречия, приведшие в начале 2000-х годов к кризису ПДС. Участие в
