— Клянусь, Флоренс, я не специально.
— Но с чего это ты скрипишь зубами, видишь кошмары и целые дни шепчешь?
— Флоренс, не пойму, к чему этот разговор?
— Ты сам знаешь, к чему. И я хочу, чтобы ты сам понял, что надо делать! Эванс! Эв!
— Не переношу Лейбмана на дух!
— Попробуй хоть раз. Он поможет тебе, Эв!
— В задницу доктора Лейбмана!
— По отношению к нему у меня нет таких намерений. Эв, дорогой! Подумай. Ох! Гости пожаловали!
Наконец-то они заявились.
Флоренс подошла к зеркалу поправить прическу.
— И, пожалуйста, следи сегодня за губами. А то Солоффы подумают, что ты жульничаешь.
Она рассмеялась, смех был у нее, как у маленькой девочки; мой старый знакомый — серебряный колокольчик.
— Нет, конечно, ты можешь шептать. И даже во время игры… Твое право…
— Да, да, я сам решу, шептать мне или… К тому же только так, разговаривая сам с собой, я вынесу вечер с «Суфле»!
«Суфле» — прозвище, данное мной супруге Солофф, большой и пышнотелой. Флоренс рассмеялась.
— Тс-с! — приложила она палец к губам. — Звонок. Постарайся не двигать губами очень уж явно. А потом, мой монстр, расскажешь мне, что с тобой происходит. И кого ты ненавидишь. Должна признаться, лучше бы ты любил «ее», особенно если «она» — это я. Ты уверен, что это не я?
— Уверен.
— Тогда ко мне, — сказала она и ткнула пальцем в щеку.
Во время поцелуя зашли гости и застыли у двери.
— Ох, как мы некстати! — облила нас патокой «Суфле».
Мистер Солофф открывал рот лишь для того, чтобы делать ставки. Он работал юристом по рекламе в кинофирме и был очень осторожен. За них обоих вполне выговаривалась «Суфле».
— Да уж! — подыграла Флоренс. — В такой неподходящий момент!
Она чмокнула воздух в миллиметре от щеки «Суфле», и вскоре мы сели за пять тянучих робберов.
Первый выиграли Солоффы. Мы же опустились на восемь сотен вниз. Я играл мерзко, хуже, чем обычно, но зато контролировал губы. На минуту стол расслабился: «Суфле» уплыла в туалет по малой нужде, мистер Солофф воспользовался телефоном.
Пока гости отсутствовали, Флоренс шепнула мне:
— Дорогой, если ты и дальше будешь играть так же — лучше начинай говорить сам с собой!
На следующем роббере она заказала четырех крестей сразу. Я скакнул в шесть. Флоренс могла бы пойти ва-банк, но ввиду моей однозначной некомпетентности не сделала этого. По правилам, кстати, должна была. А я выдержал. «Спасибо большое, мой партнер!» — произнесла она, когда я открыл карты. Проделав ритуальное ознакомление с ее картами, я сказал: «Чудесно, партнер!» — и тем самым снял с себя ответственность за этот кон. Затем поднялся наверх и набрал номер Гвен. Никого не было дома, или она не брала трубку. Я спустился и направился в бар.
«Где эта сучка еще шляется?» — спросил я себя. Затем: «Ты снова говоришь сам с собой!» Затем снова: «Ну и что? И буду! Буду весь вечер говорить сам с собой! Иначе свихнусь! То, что говорю другим, не имеет никакого значения!»
(«Никто не желает капельку, а-а?»)
Ну а я желаю! Чтобы не зарваться, Эдди, плесни самую малость. Вот столько. Это помогает. Какого дьявола Массей нашептал Флоренс, что я скрежещу зубами? Где его профессиональная этика? И кто из нас, нынешних, не скрипит зубами?
(«Грандиозный шлем! Отлично, партнер! Ох, извините, мистер Солофф. Конечно, вы правы, кладу шесть, один сверху. Вот так».)
Даже твоя мамочка! Но, ты знаешь, Эдди, Эванс, Эвангелос, или кто ты там на самом деле, она говорит сущую правду. Ты становишься очень легкомысленным. Например, сегодня днем! Дудки, это придумал не я, а Гвен. Девчонка сама следит за нашими сальдо. А что мне лезет в голову — позывы к разрушению сложившегося мира вещей? Или обязательно надо, чтобы поймали на месте преступления? Ого-го заголовочек: «Тюремное заключение вице-президента компании „Вильямс и Мак-Элрой“ за аморальное поведение на пляже!» Мистер Финнеган заревет от восторга! Хотя что я плету, все было не так чтобы уж совсем! Ближайшие к нам люди валялись метрах, по меньшей мере, в тридцати. Да и начал это вовсе не я. Она сама обвязала нас полотенцем. Ага, иди и расскажи это судье! Ваша честь, наши ягодицы были полностью покрыты махровым купальным полотенцем. Вот и показания свидетелей. А почему я воображаю себя арестованным? Еще и на суде? И вообще, люди находились от нас в полусотне метров, лежали с закрытыми глазами на спине и загорали. Без сомнений, они бы много отдали, чтобы самим порезвиться, как мы. Побыть молодыми! Ну а я-то сам, неужто юнец? Нет. Но она делает меня юным! Как дикий зверь бросается на меня, и я тоже зверею…
(«Ох, извините, я иду… иду… Я только раз скажу „169“. Нет „170“».)
На руках три, но если я заявлю, то придется играть. В этом заходе Флоренс, вероятно, запросит еще и будет благодарна мне за поддержку, а я тем временем сбегаю наверх, к телефону. А Гвен сказала: «Не барахтайся, а то все забьется песком!» Больше ничего не говорила, только охала. О Боже, солнце, море, бриз, ее лицо и волосы…
(«Итак, партнер, ни в коем случае… Думаю, ты поиграешь одна. Три червей? Нет? Тогда — четыре».)
Ну у кого поднимется на меня рука, видя это чудо — эти шелковые развевающиеся волосы, этот чудный носик, порозовевший от лучей солнца, этот неистовый взгляд, глумящийся над идиотской моралью, она сама, разрывающаяся и стонущая подо мной…
(«Нет, почему же? Прошу, прошу. Черви? Нет?»)
Дорогая моя глупышка Флоренс! Ты ведь наверняка догадываешься, что я стремлюсь лишь не допустить откровенных ляпов в древней игре под названием бридж.
(«Итак, партнер, оставляю тебя с отличными картами на руках. Может, кому что принести? Не желаете выпить, мистер Солофф? Нет? О’кей!»)
Однажды «Суфле» доведет меня до греха. И тогда, мой друг, партиям в бридж придет конец. Ха-ха. А там, наверху, есть другой любитель карточных фокусов. Первый раз запыхался, бегая по ступеням вверх- вниз, вверх-вниз. И самое странное, что с того дня, как она меня отшила по первому разряду, я хотел ее еще больше. Интересно, изучал ли кто взаимосвязь между любовью и ненавистью? Если да, то я бы желал ознакомиться с результатами исследования. Сейчас ей пора бы и прийти! Сказала, позвони попозже. Но трубку никто не берет! Черт, где же она? В кино удрала, надеюсь. Вот это я люблю. Когда она теряет над собой контроль, когда она беспомощна, когда в голове у нее черт знает что, когда ее зад, крепкий как мячик, сводит судорогой, когда все ее конечности вздрагивают и… Думал, она будет кончать бесконечно. Скажу по секрету, это — святое. Никаких вопросов… И когда ее прорвало, и она застонала… О, эта песнь любви! Прямо на пляже… Что? Неужели никто не слышал? Ведь такая слышимость. Нет, нет, рассуди здраво — неужели хочется за решетку? И потом, она действительно выключилась! Лежала как в обмороке. Хм-м, абсолютно уверен, что потеряла сознание. Как тогда, после вечеринки! С ума сойти!
(«Прекрасно, партнер! Ну как сработали, мистер Солофф?»)
Ну, каково? Эй, Эдди, будь внимательнее. Бегом наверх в ванну! И сиди там пять минут! Ради Бога! Ведь это была твоя идея! Остудись на кафельном полу! А Флоренс внизу пусть рассуждает о перевооружении морали. Не помню, она «за» или «против». Да-а! Что-то где-то явно не стыкуется! Неудивительно, что ты скрипишь зубами!
(«Да, я знаю, что здорово помог тебе, но, как выразился мистер Солофф, ты играла так, что вряд-ли- смог-бы-я-сгодиться!»)
О-хо-хо, миссис «Суфле» и ее ягодица — какое зрелище! Черт, уже мой ход! Все, с меня хватит при
