В годовщину нашей свадьбы я взял Флоренс в лучший ювелирный магазин на Беверли-Хилз, тот самый, что напротив Калифорнийского строительного банка. 21 год назад, только поженившись, я не стал носить обручальное кольцо. У нас было так мало денег, что мы позволили себе купить лишь одно на двоих — для Флоренс, очень тонкое и серебряное. Теперь, когда мы оба чувствовали себя словно вступающими в брак, я купил по этому поводу два одинаковых тяжелых кольца. Мы надели их, выйдя из магазина. Флоренс сказала, что впервые за 21 год она чувствует себя по-настоящему замужней женщиной.
Месяцы шли, уже шел одиннадцатый. Я был сама организованность и полный самоконтроль. И когда я думал об этом, то ощущал счастье.
А затем, в одно прекрасное утро, по дороге на работу, в «Триумфе ТР4» чувствуя себя абсолютно на своем месте и абсолютно спокойно, неожиданно, Бог знает как… или это была рука ниоткуда… повернул руль навстречу трайлеру, мчавшемуся в обратном направлении. Это и была та самая авария. Она изменила мою жизнь.
Глава шестая
Первой в госпитале появилась не Флоренс. В момент аварии Флоренс ехала на север, в Санта- Барбару, к своему «учителю» йоги. Некий английский романист с копной рыжих волос встретил ее, когда она заезжала в «убежище», и сообщил новость. Флоренс развернулась и поехала назад, но добралась до меня лишь к полудню. К тому времени парень из страховой компании уже ушел.
Он прибыл в госпиталь и приступил к опросу, когда я еще был в шоке. Я рассказал ему чистую правду: мол, из ниоткуда вынырнула рука и повернула руль «Триумфа» в бок проходящего грузовика. Он попробовал расшатать конструкцию моей версии. Но я заверил его, что именно так все и было. Позже, по слухам, он ходил по моим друзьям, пытаясь выяснить, был ли я эксцентричным и с потугами на оригинальность. С него, в конечном счете, наверно, и пошел гулять по нашему кругу слушок, что мой череп был травмирован. Так получилось, что я не стал отрицать. На самом же деле никакого воздействия на голову авария не оказала.
Я сказал Флоренс, что только в комиксах рука из ниоткуда вполне уместна, но, черт возьми, сказал я ей, я не поворачивал машину в грузовик, зачем мне себя убивать?
Медсестра в это время всаживала мне в вену на руке еще одну порцию обезболивающего. Я, помнится, еще подумал тогда: «Почему бы им не вколоть мне настоящего наркотика? От лекарства ни уму, ни сердцу!» На этой мысли лекарство меня достало, и я отключился на сутки.
Проснувшись на следующий день, я пустился на хитрость, к которой прибегают все больные. Слыша голоса Флоренс и доктора около моей кровати, я не открыл глаз. По словам врача, шесть поломанных ребер, покореженная шея, тьма контузий и открытых ран хотя и впечатляют, но в целом на состояние мое не повлияют. Даже ставшее печально известным сотрясение мозга не такое уж сильное. Без сомнений, была и закрытая рана, но, насколько он мог судить, не такая уж и большая и не широкая и посему не опасная. На этом месте Флоренс понизила голос и спросила, сильно ли пострадала голова? Он ответил, что до этого у него еще не дошли руки, но он сомневается, что с головой что-то серьезное.
Всю следующую неделю я спал и делал вид, что спал. Затем в машине «скорой помощи» меня отвезли домой. И там началась счастливая жизнь выздоравливающего.
Выздоровление!
Я проводил почти все время, сидя в глубоком кресле на краю бассейна. В меня продолжали качать лекарства, и я не ведал боли. Погода стояла чудесная, я наслаждался. Я смотрел на мир, и он не проскальзывал мимо, а приходил навестить меня. Визитеры выходили из-за дома, стоявшего на пригорке недалеко от бассейна, спускались к лужайке, подходили, очень ненадолго, произносили подобающие фразы, на их лицах читался оптимизм, поворачивались и с Флоренс уходили наверх к дому. По тому, как они все это проделывали и по их взглядам, обращенным в мою сторону, я понимал, что мое состояние их беспокоило. Но выглядел я хуже, чем ощущал себя. Часть моего черепа блестела свежей выбритостью, остальная — была закутана в бинты. «Отныне и я — „учитель“!» — пошутил я. Флоренс выдавила из себя улыбку.
А мне все это чертовски нравилось. Всегда любил получать подарки, а на этот раз они шли потоком: иногда от людей, на которых я в принципе никогда не обращал внимания, иногда даже от тех, кого я считал закоренелыми врагами. Записки, прилагаемые к подаркам, оказались очень интересными. Я их с чувством читал Флоренс. Она же посчитала меня циничным. А каков был выбор подарков! Мой брат Майкл прислал в Калифорнию (!) фруктов. Он оригинал, мой брат. Мать с отцом прислали письмо: мама написала его, а отец приложил свою дрожащую руку в самом конце. Его почерк, без сомнения, стал неразборчив. Для размышлений у меня была масса времени, и я, помнится, решил для себя, что один из наиболее точных способов предсказания будущего — изучение почерка человека. Можете сами попробовать — даже без подготовки. Неужели вы никогда не получали письма от друга, написанного им накануне инфаркта или паралича, и затем подумали: да как же я сразу-то не разглядел, что с ним что-то неладно? Помню, я взглянул на закорючку отца, и предчувствие кольнуло сердце. Вскоре оно сбылось полностью.
Приходил и Майк Уайнер, мой литературный агент. Отзывы на статью о Чете Колье были «беспрецедентны». Журнал придержал для меня еще кое-какую тему и баснословный гонорар. Так что лучше становиться на ноги побыстрее, сказал он.
Мистер Финнеган прикатил на «роллс-ройсе». Он вручил мне оплетенную бутылку с моим любимым ромом, присовокупив пожелание не волноваться, не торопиться и т. д. Затем медленно, весомо пошел с Флоренс наверх.
Все говорило за то, что гости подозревали повреждение мозга. Они глядели на меня с преувеличенной мягкостью. Когда жизнь подставит человеку подножку, его сотоварищи могут позволить себе и доброту. Ради Бога, ведь гонка закончена. Они выжили и потому выиграли. И теперь можно поиграть в добросердечие. Вся эта щедрость и забота явились для меня открытием, так как никто до этого особого внимания на меня не обращал. Сейчас же нектар человеческой доброты полился на меня рекой.
И я стал подозрителен. Инвалид предрасположен к паранойе. Я сидел у бассейна, смотрел на приходяще-уходящих, на любопытство, замаскированное заботливостью, на торжественные маски, изукрашенные христианским великодушием, на их доброту. Они спускались от дома, минуту-другую бывали безумно добры ко мне, затем разворачивались и, опустив голову, медленно шли назад с Флоренс, напоминая похоронную процессию. Не терпится списать меня, думал я. Когда слышал знакомый солидный щелчок дверей их дорогих машин и вальяжные голоса представителей среднего класса, я уже знал, что, отъехав от моих ворот, они будут обсуждать меня без протокольных выкрутасов и что разговор будет вестись о моей голове, о повреждении.
Сидя на краю бассейна в удобном кресле и глядя на чистую голубую воду, я часто вспоминал один день моей жизни.
Я поехал тогда на выходные в Нассау. Вообще-то, я не любитель плаваний где бы то ни было, но в тот день я долго лежал на поверхности океана и смотрел через подводные очки вниз, сквозь кристально прозрачную воду, на рыб. Нигде суть жизни не проявляется четче, чем под водой. Они плавают там, под стеклом очков, незатейливые создания, явно без романтики в душе, но и без христианских чувств. Рыба рыбу не любит и не притворяется, что любит. Я видел стайки рыбешек, их название — «баранья голова». У них маленькие, округлые, тупые на конце головы, из них торчат зубы, приспособленные для щипания водорослей. Они медленно, как стадо баранов, плыли ко дну головами вниз, пощипывая морскую траву. Они напомнили мне огромное стадо, которое я как-то видел в фильме об Африке. И как в Африке, где по периметру огромных скопищ антилоп, быков и зебр прятались львы, так и здесь по периметру стада этих рыбешек их караулили барракуды. Но как хищник под водой нападает, я так и не видел. Слышал, что они съедают в день в 20 раз больше своего веса. Но, увы, процесса самого не доводилось видеть. А в тот день выяснил, почему. Все происходит слишком быстро. От медленно плывущего стада «бараньих голов» отстала одна рыба, неуверенно вильнула плавником и вяло, едва заметно попробовала догнать сородичей. Но плывущие рядом имели острые глаза. Нет, они не поворачивали голов и не приглядывались. Рыбы так не делают. Но они поступили так, что я не могу позабыть это и по сию пору. Все стадо внезапно, как по
