любимого зятя, спешно вызвала из своего имения управляющего Якова Игнатьевича Соловьева, преданного и надежного человека, чтобы он перевез из смоленского имения Якушкина все его бумаги и спрятал их под полом ее кабинета в Покровском. «Верный слуга и преданный друг Надежды Николаевны с точностью выполняет поручение и затем долгие годы, до самой ее смерти, хранит эту тайну»[173].
Так началось «соучастие» Шереметевой в деле декабристов. Казалось бы, лицо частное, она доказала, как может личность влиять на ход событий.
Механизм формирования общественного мнения нам показал Лев Толстой в романе «Война и мир». Салон Анны Павловны Шерер изображен им как подобие некой рыночной общественной площади, где совершаются торговые сделки, узнаются последние цены на самые разные имущества — движимые и недвижимые: от политических новостей до ожидаемых скорых наследств.
По-иному Толстой рисует Ахросимову — «даму знаменитую не богатством, не почестями, но прямотой ума и откровенною простотою обращения... Все без исключения уважали и боялись ее». Толстой особо отмечает, что «Мария Дмитриевна всегда говорила по-русски». По-русски она и говорила всем неуютную и резкую правду, о которой всегда лишь перешептываются по углам. Ахросимова — тоже в своем роде генератор общественного мнения, но мнение это всегда самобытно, связано больше всего со здравым смыслом, народным мироощущением, простой мерой вещей.
Шереметева, которая, как и Ахросимова, тоже говорила почти всегда по-русски и совершенно «свое», пожалуй, представляет третью ипостась общественного мнения. Не рыночная суета (как в салоне Шерер), не ясность здравого рассудка (как у Ахросимовой), который часто парит над общественными увлечениями, по особая чувствительность к болевым точкам современной жизни, нравственная одаренность, которая заставляет человека постоянно ощущать чужую боль как свою, идти на помощь ей, где бы в ней ни нуждались и чего бы это ни стоило. Искать в людях «нравственное благородство века» — вот что было основой личности Надежды Николаевны Шереметевой, которая в этом часто шла наперекор «идолам площади», толпы, если вспомнить образ Френсиса Бэкона. И если посетители салона Шерер в толстовском романе были людьми «публичными», (вспомним выражение русскою историка С. М. Соловьева!), то Надежда Николаевна, несомненно, была человеком «общественным». Несомненно, что именно она стала важным катализатором общественного мнения, которое создавало поддержку декабристам,— несмотря на осуждение их во всех салонах шереровского толка и неодобрение людьми, подобными Ахросимовой, ибо с высот здравого смысла понять их было трудно. Как сказал один остроумец: если французская революция совершилась потому, что третье сословие захотело получить привилегии дворянства, то восстание декабристов ставило своей целью — освободиться русским дворянам от единственной привилегии — владеть крепостными крестьянами. Отношение к декабрьскому восстанию 1825 года и к его участникам — вот что было в то время «мерой нравственного благородства века».
Надежда Николаевна родилась еще в царствование Екатерины II — в 1775 году, в старинной дворянской семье Тютчевых. Ее брат Иван Николаевич, отец будущего поэта Федора Тютчева, из всех сестер был близок именно с Надеждой, и дружба их продолжалась всю жизнь. Все детство «юная Надинька» (так звали ее до седых волос) провела в тютчевском именин в селе Овстюг Брянского уезда Орловской губернии — впоследствии оно будет принадлежать ее племяннику — Федору Ивановичу Тютчеву. Она вышла замуж за Василия Петровича Шереметева, который был двоюродным внуком знаменитого фельдмаршала Б. П. Шереметева — Пушкин в «Полтаве» назвал его «Шереметевым благородным». Он владел имением Покровское в Рузском уезде Московской области, бывший моряк — он много путешествовал, получил хорошее образование, и его брак с Надеждой Тютчевой был счастливым, но недолгим. Так во всяком случае пишет об этом внук Параши Жемчуговой, владелец родовых шереметевских усадеб — Кусково и Останкино, бытописатель обширной шереметевской семьи: «Счастливая их жизнь прекратилась разом, роковым ударом. Надежда Николаевна куда-то выехала из Покровского, чуть ли не для того, чтобы навестить тетку... В ее отсутствие Василий Петрович отправился в соседний Михайловский лес. Возвращаясь оттуда и уже въезжая в Покровское, на спуске с горы, тройка подхватила, разнесла экипаж и убила его на месте. Его довезли в Покровское уже без признаков жизни. Дали знать Надежде Николаевне, она прискакала как безумная, увидела ужасную действительность и сама была на краю погибели. Характера Надежда Николаевна была страстного, необузданного. Тютчевская кровь в ней сказалась. Умная, живая, с неукротимыми порывами, ревнивая и притом горячего, пламенного сердца, но властная и не любящая преград, она, к счастью... начала борьбу с собой, ради собственного самоусовершенствования. Нелегко ей давалась эта борьба... Вообще Надежда Николаевна была личность в высшей степени привлекательная и интересная. Стоя во главе семьи, хозяйка Покровского, окруженная своими детьми, она сделалась средоточием многосложных сношений, имевших частые и ближайшие соприкосновения с известным движением, закончившимся 14 декабря 1825 года»[174].
Василий Петрович погиб сорокатрехлетним в 1808 году, оставив вдову с тремя детьми; младшей Анастасии не исполнилось и двух лет[175]. Старшие дети — дочь Пелагея шести лет и сын Алексей восьми также были еще невелики. Мы совсем не располагаем сведениями, как провела Надежда Николаевна первые, самые тяжелые годы вдовства, уезжала ли из Покровского во время Отечественной войны 1812 года. Но зная ее общительный и родственный характер, можно предположить, что многочисленная родня и со стороны Тютчевых, и со стороны Шереметевых оказала ей поддержку.
Описаний ее внешности в эти годы не сохранилось. Впоследствии ее внук оставил такой портрет: «Маленького роста, с совершенно белыми волосами, картавая старушка,— она всегда была одета в черный капот... Волосы у нее были острижены в кружок, и только когда выезжала, она надевала тюлевый чепец с черными или белыми лентами. Ни закрытых экипажей, ни шляпок она не любила, и даже в Москве, где у нее была пропасть знакомых, она выезжала в дрожках»[176]. Однако никакое воображение не сумеет из описания старушки сделать портрет молодой женщины.
В Покровском никто не смел поднять руку или наказать крепостного. Этим Шереметева, наверно, больше всех отличалась от окрестных помещиков. Мы находим ее спустя десять лет после смерти мужа уже в окружении членов ранних декабристских обществ.
Училище для колонновожатых в Москве, основанное П. Н. Муравьевым, стало центром ранней декабристской организации. На лето оно выезжало в Осташево — имение Н. И. Муравьева, которое располагалось по соседству от Покровского. Его сын Михаил, один из «первых» декабристов, участник Союза Спасения, один из авторов устава Союза Благоденствия, стал первым зятем Надежды Николаевны. В 1818 году М. Н. Муравьев обвенчался в церкви села Покровского с 16-летней дочерью Шереметевой — Пелагеей. К этому же году, вероятно, следует отнести и знакомство Надежды Николаевны со своим вторым будущим зятем Иваном Дмитриевичем Якушкиным, который стал бывать в доме Муравьевых, а потом и в Покровском у Надежды Николаевны. Впоследствии судьбы этих людей оказались диаметрально противоположными. Как и Якушкин, Муравьев был арестован после выступления на Сенатской площади, но раскаялся, был прощен царем, стал делать служебную карьеру, получив имя Муравьева-Вешателя, так как именно он стал одним из главных палачей, подавлявших польское восстание 1863 года. Впрочем, Надежда Николаевна не узнала ни о его карьере министра, ни о титуле Вешателя: ее в эту гору уже не было в живых.
Семейное предание говорит, что «Надежда Николаевна была настолько своеобразна, что прежде всего сама пленялась своими будущими зятьями, их умом и привлекательностью и намечала их себе в зятья, нисколько не нуждаясь в согласии дочерей. В Покровском сохранились портреты: Михаил Николаевич женихом и в архалуке, а Иван Дмитриевич Якушкин уже после ссылки»,— пишет тот же семейный летописец[177]. Впрочем, тут, как во всяком предании, есть лишь доля правды, но не вся правда.
Близкое знакомство с Шереметевой очень скоро переросло у Якушкина в тесную дружбу с ней. В это время в жизни его совершалась личная драма — с юности любимая им Н. Д. Щербатова, двоюродная сестра Чаадаева, вышла замуж за князя Федора Шаховского, также декабриста. Якушкин был готов на цареубийство, собирался ехать в Грецию и участвовать в освободительной войне. Об этой норе его жизни есть строки в десятой главе «Евгения Онегина»: «Меланхолический Якушкин, казалось, молча обнажал цареубийственный кинжал». Он вышел в отставку, готовил проекты освобождения крестьян. Дружба с Шереметевой во многом спасла его от глубокого душевного кризиса. Надежда Николаевна была старше
