– Возьмите ее!
– Нет… С тобой… Только ты. Вместе везде. И здесь.
Четверо, двое и огонь… Она права. Вместе хоть бы и в Закат!
– Я больше… не могу.
– За мной! Живо.
Схватить за руку, дернуть на себя, потащить к калитке. Мужчины, солдаты, его южане, то ли шарахаются, то ли расступаются, они понимают, они первыми не пойдут, они не отберут у Монсеньора
– Скорее… Трудно…
Вот она, стена, ветки над головой, по ним уже вовсю скачут огоньки-морискиллы. Калитка – черный провал, но до него еще надо добраться, огненные зигзаги расползаются по стене, смерть машет перед глазами багровым с золотом веером, и жара?, невыносимая, жуткая. Нет, здесь не пройти.
– Я с тобой… Мы вместе.
Обвивающие шею руки, черная прядь, потрескавшиеся губы.
– Вместе! Навсегда…
Шаг в огонь, в жар, – в прохладу, в зеленоватый туман, в жизнь. Легкость касаний, дождь на губах, дальний плеск. Это пламя зови судьбою, эти тропы пройдем с тобою, аметисты янтарь укроют, и не пеплу спорить с волною… Треск, словно парус лопнул, в прореху рвется рыжее щупальце.
– Прочь! Не твое…
Плач воды, запах лилий, отдых на покрытых росой травах, должна же у водопада расти трава.
– Целый!
– Слава Создателю!
– Монсеньор!
– Выбрался. Раздери его кошки!
– Уж и не ждали…
– Надэится нада да канца!
– Истинно так…
Закопченные, обожженные, родные, сразу и не разобрать кто. Разве что потрясающего саблей великана ни с кем не спутаешь. Значит, рядом господин посол… Ветер бросает в лицо пригоршню пепла, вынуждая чихнуть, закашляться, окончательно очнуться.
Здесь тоже горит, но пожар не такой уж и сильный, не сравнить. И дышать можно.
– Что раненые?
– Ничего так… Живы.
– Все?
– …Д-да.
Показалось или мешкают с ответом? Смотрят в огонь, будто ждут. Кого, ведь он шел последним?
– Упокой их Создатель…
Это Гашон, он всегда был набожен.
– Уже не выйдут. – И этот усталый обгорелый вояка – тот самый Бурраз?! – Дерево.
Да, дерево. Чудовищный склоненный факел, и склонился он перед калиткой, но ведь живых там не оставалось, здесь все! Шестеро кагетов, раненые с Жильбером, стражники и южане… Четверо из восьми?!
– Не понимаю. Я же был последним…
– Потом будешь думать. Вместе будем. – Некогда роскошный казарон простецки утирается рукавом. – На улице не стреляют. Почему?
– Пожар… – Лучше думать, что пожар и защитники баррикады просто ушли. – Вам опять первыми. Ребята, раненых поднимайте!
– Монсеньор…
– Что?
– Адъютанта вашего как? Берем…
– Он умэрал, – объясняет великан-кагет. – Я смотрэл. Это так.
«Это так…» Вот и все, капитан Сэц-Ариж, мальчишка, сжегший Сэ и прощенный Олларией. Если и были у тебя грехи, сегодня они сгорели.
– Так как? Брать?
– Здесь остался не только Сэц-Ариж, пусть все они придут… в Рассвет вместе.
Молчат, значит, согласны. Кагеты уже на стене, смотрят вниз, на улицу, призывно машут, дескать, путь свободен. Стражники и южане поднимают раненых, а на камнях двора белеет растоптанный кем-то цветок. Лилия. Опаленная, она все еще пахнет. Поднять, положить Жильберу на грудь; вот теперь в самом деле все, остается с грехом пополам перебраться через ограду на улицу. В жизнь. Прекрасную. Скверную. Страшную. Эта ночь не тебя уносит, не твою траву вечность косит, все оплачено, все допето, в омут памяти канет лето… Как же, канет оно! На другой стороне тоже горит; похоже, начался большой пожар, и в его огне сгорает даже одержимость. Во всяком случае, полуразрушенную баррикаду никто не атакует. И не защищает. Нет, кто-то бродит среди перевернутых телег и опрокинутых столов. Переворачивает покойников, смотрит, идет дальше.
– Монсеньор! Вы живы! – Только по голосу и можно в этом черномазом оборванце узнать Дювье. – Надо уходить, все уже за воротами. Мы тоже… отбились.
Часть третья
«Девятка Посохов»[4]
Вы будете жить.
Убивают только лучших.
Глава 1
Талиг. Внутренняя Эпинэ. Фожере
Поместье Лаик
400 год К. С. 8-й день Летних Молний
1
Завизжало. Пронзительно и над самым ухом. Марсель, пребывающий средь цветущих вишен в обществе птице-рыбо-девы, только что отстегнувшей накладные, как выяснилось, излишества, попробовал отрешиться. Увы, визг не прекращался, а к аромату цветущих садов примешалось нечто прямо противоположное. Напоминающая Франческу дева, все еще оставаясь таковой, канула в никуда, и Валме открыл глаза там же, где и закрывал. В славной придорожной гостинице родимого графства. Рядом визжала очередная Лиза и что-то клубилось. Марсель потряс головой, вгляделся, внюхался и опознал Валтазара.
На визгунью Валме цыкнул, та не поняла, пришлось отвесить легонькую затрещину.
– Прекрати. Он не кусается.
– А-ып!..
– Говорю же, не кусается, – заверил Марсель, усаживаясь на кровати. – Тут что-то одно, или зубы, или аромат… Святой отец, вы несколько неожиданно. Что-то срочное?
Валтазар даже не закивал, забил полупрозрачной башкой. Он выглядел встрепанным и несчастным, а Валме искал явно не от хорошей жизни и ведь нашел! Виконт глянул на разбросанную по комнате свою и не очень одежду и распорядился:
– Сударь, расточитесь-ка на пару минут. Мне нужно расстаться с дамой.
Валтазар понимающе блеснул призрачной тонзурой и растаял вместе с запахом; в окно немедленно задышало позднее яблочное лето, напоминая, что в этой жизни случается и хорошее. Лиза легонько шмыгнула носиком, но с места не двинулась. Иногда сделать проще, чем объяснить, и виконт, выпутавшись из простынь, самолично собрал пестрые женские тряпочки.
– Одевайся. Потом сваришь шадди, и спать!
– А… Он-но…
– Это монах, – объяснил Валме, – эсператистский. Давно покойный и очень-очень добродетельный.
