этапе активной обороной в укрепленных районах (УРах) прочно прикрыть границу в период сосредоточения и развертывания войск и не допустить глубокого вторжения врага. На втором этапе планировалось мощными ударами главных группировок Западного и Юго-Западного фронтов нанести противнику решительное поражение.
Если бы авторы „новой версии“ войны были грамотными в военном отношении людьми, то они задумались бы: для какой цели строились УРы на старой границе (называемой немцами „линией Сталина“) и на новой (по их же терминологии, „линии Молотова“)? Ведь никто из них не утверждает, что „линия Мажино“ строилась французами для подготовки нападения на Германию, – железобетонные пояса вдоль границы являются немыми свидетелями подготовки к защите, а не к агрессии. С ранней весны 1941 г. Сталин уделял большое внимание строительству УРов. Именно по его предложению (а не по произволу Сталина, как это часто утверждается) Главный военный совет принял решение о снятии части орудий со старых УР и переноса их в новые, так как построенные огневые точки нечем было вооружить»[269]
.
Что же касается пресловутого плана превентивного нападения на Германию, то В. Анфилов (который, кстати сказать, внес немалую лепту в критику Сталина и его действий накануне и в начальный период войны) ссылается на свою беседу по этому вопросу с Г.К. Жуковым.
«…Маршал рассказал мне, почему они с наркомом решили предложить Сталину нанести по немецкой армии упреждающий удар. К середине мая 1941 г. они пришли к выводу, что Германия полностью отмобилизовала свою армию, сосредоточила значительную часть ее у границ Советского Союза и развернула тылы. Данные разведки свидетельствовали о скором вторжении врага. К тому же 5 мая Сталин выступил на приеме выпускников военных академий и, заявив о перевооружении и перестройке Красной Армии (в действительности этот процесс был в самом разгаре. – В.А.), сделал вывод, что она готова вести наступательную войну. Воодушевленные этим, Тимошенко и Жуков решили внести коррективы в мартовские „соображения по плану…“ и предварить новый документ предложением об упреждающем ударе. Разработку его поручили заместителю начальника Оперативного управления генерал-майору Василевскому. В середине мая (дата не указана) рукописный текст, схемы и карты были изготовлены. „Учитывая, что Германия в настоящее время держит свою армию отмобилизованной, с развернутыми тылами, – указывалось в „Соображениях…“, – она имеет возможность предупредить нас в развертывании и нанести внезапный удар. Чтобы предотвратить это, считаю необходимым ни в коем случае не давать инициативы действий германскому командованию, упредить противника в развертывании и атаковать германскую армию в тот момент, когда она будет находиться в стадии развертывания и не успеет организовать фронт и взаимодействие родов войск“. „С этим документом, – продолжил Жуков, – мы через день или два (судя по журналу посещения кабинета Сталина, это было 19 мая. – В.А.) прибыли к Сталину, рассчитывая на его одобрение. Услышав об упреждающем ударе по немецким войскам, он буквально вышел из себя. „Вы что, с ума сошли? Немцев хотите спровоцировать?“ – прошипел он. Мы сослались на складывающуюся у границ обстановку, на его выступление 5 мая перед выпускниками. „Так я сказал это, – услышали мы в ответ, – чтобы воодушевить присутствующих, чтобы они думали о победе, а не о непобедимости немецкой армии, о чем трубят радио и газеты всего мира“. Предложенный план Сталин утверждать не стал, тем более и подписи наши на нем отсутствовали. Однако выдвижение войск из глубины страны и создание второго стратегического эшелона, в целях противодействия готовящемуся вторжению врага и нанесения ответного удара, он разрешил продолжать, – строго предупредив, чтобы мы не дали повода для провокации“. Завершая разговор на эту тему, Георгий Константинович сказал: „Хорошо еще, что Сталин не согласился с нами, иначе мы, учитывая состояние войск и разницу в подготовке их с немецкой армией, получили бы тогда нечто подобное Харьковской операции в мае 1942 года“»[270]
.
И еще один профессионально выверенный аргумент: «Люди, не посвященные в вопросы оперативного планирования и их практической реализации, полагают, что стоит собраться и поговорить высшему руководству о тех или иных желательных, на их взгляд, способах действий армии – и сразу все это осуществится. Но после утверждения стратегического плана Генштаба для разработки соответствующих планов объединений, соединений и частей (с допуском ограниченного количества исполнителей) и практической организации их выполнения при самой интенсивной и напряженной работе требуется не менее 3 – 4 месяцев. Совершенно очевидно, что замысел действий, изложенный в докладной от 15 мая 1941 г., если бы он даже был утвержден, ни при каких обстоятельствах до конца 1941 г. не мог быть реализован на практике»[271]
.
Можно, конечно, приводить множество аргументов, с неопровержимостью свидетельствующих о том, что никакого плана о нанесении первыми удара по Германии не существовало и не могло существовать. Если речь идет о реальном плане, а не о каких-то скоропалительных соображениях. В конце концов, вся предвоенная стратегия Сталина была нацелена на то, чтобы выиграть время и лучше подготовиться к войне. К 1941 году наша страна явно не находилась в состоянии такой готовности. И Сталин понимал это лучше, чем кто-либо иной. Чем-чем, а авантюризмом вождь не страдал. Особенно в таких вопросах, как судьбы страны.
Но вопрос о превентивном ударе имеет еще одну плоскость измерения. Речь идет вообще о том, способен ли был Сталин принять политическое решение о нанесении такого удара, если бы страна была в полной мере готова к тому, чтобы сокрушить потенциального агрессора, а именно фашистскую Германию? Мне представляется, что из природы самой политической философии вождя органически вытекает вывод, что он не только был способен принять такое решение, но и непременно принял бы его при наличии необходимых благоприятных условий, и, главное, при полной уверенности в успешности и эффективности действий Советской Армии. Важнейшим и совершенно обязательным условием успешности и оправданности действий со стороны Советской России выступала внутренняя готовность страны – как с точки зрения экономических и научно-технических показателей, так и с точки зрения полной и безусловной готовности всех родов войск, всей системы транспорта, снабжения и т.д. Иными словами, если бы Советская Россия располагала всей этой суммой необходимых условий и предпосылок для успешного и победоносного сокрушения гитлеровской Германии, то для Сталина вопрос о превентивном ударе мог бы стать в качестве одного из возможных вариантов действий. Хотя и такое предположение более чем проблематично. Естественно, что серьезное историческое исследование едва ли вправе оперировать такими чисто гипотетическими вариантами возможных действий Сталина. Тем более что общая мировая ситуация к тому времени обрела такое содержание и такие черты, что подобный шаг со стороны Сталина был бы расценен подавляющим большинством мировой общественности в качестве правомерного и соответствующего требованиям момента действия.
В качестве своего рода итога размышлений и рассуждений относительно бредового плана превентивного удара, мне кажется, можно воспользоваться выводом того же В. Анфилова: «„новая версия“ войны является фальшивкой. Война Советского Союза против фашистской Германии, безусловно, была Великой Отечественной. Слишком дорого она нам стоила, чтобы кому-то было позволено искажать ее смысл»[272]
.
4. Сталин и подготовка к войне: успехи и просчеты вождя
В небольшом разделе, конечно, трудно, если вообще возможно, дать более или менее полную картину мер и шагов, предпринятых страной под руководством Сталина для подготовки к отражению агрессии, нависшей, как дамоклов меч, над Советской Россией со стороны фашистской Германии. С самого начала хочу определить свою принципиальную позицию: я полностью разделяю ставшую уже аксиомой мысль о том, что по ряду важнейших параметров советское государство оказалось неподготовленным к вызову, брошенному Гитлером. Мысль эта не столько аксиоматична, сколько подтверждена бесчисленным количеством фактов и примеров, которые невозможно отрицать, не порывая с принципом исторической правды. Ее признают как критики Сталина, так и подавляющее большинство его сторонников и поклонников. Лишь некоторые из наиболее рьяных (как бы сказали сейчас, упертых)
