Крах СССР

однако, пережили трудные времена и вышли на арену, когда советский тип стал сдавать позиции и переживать кризис идентичности (в ходе послевоенной модернизации и урбанизации). Среди этих набирающих силу общностей вперед вырвался культурно-исторический тип, проявивший наибольшую способность к адаптации. Его можно назвать, с рядом оговорок, мещанством.

Видные западные советологи уже в 50-е годы XX в. разглядели в мировоззрении мещанства свой главный плацдарм в холодной войне. Крупный философ И. Бохенский считал, что рост мещанства станет механизмом перерождения советского человека в обывателя, поглощенного стяжательством. Как и любой общественный процесс, этот сдвиг мог быть перепрофилирован в направлении, не подрывающем главный вектор развития. Но этого не было сделано.

Суть философии мещанства — «самодержавие собственности». Но этот идеал собственности, в отличие от буржуазного, не был одухотворен протестантской этикой. Буржуа был творческим и революционным культурно-историческим типом. Мещанин — это антипод творчества, прогресса и высокой культуры. Ему противно любое активное действие, движимое идеалами. А.И. Герцен отмечал, что мещанство не столько максимизирует выгоду, сколько стремится «понизить личности». Это духовный вектор мещанства.50

В антисоветском проекте 70-80-х годов XX в. была сделана ставка на активизацию мещанства как самого массового культурно-исторического типа из тех, которые были отодвинуты на обочину в советский период. В отличие от тончайшего богатого меньшинства дореволюционной России (аристократов, помещиков, купцов и фабрикантов), мещанство пронизывало всю толщу городского населения и жило одной с ним жизнью. Доведенные до крайности установки мещанства были художественно собраны в образе Смердякова. В разных формах культурный тип мещанства представлен в русской литературе очень широко, он стал на переломе веков едва ли не самым главным образом. Достоевский и Толстой, Чехов и Горький, Маяковский и Платонов — все оставили художественную летопись эволюции русского мещанства.

Революцию мещанство «пересидело».51 Составляя значительную часть мало-мальски образованного населения, мещанство быстро овладело знаками советской лояльности и стало заполнять средние уровни хозяйственного и государственного аппарата. Социальный лифт первого советского периода поднял статус мещанства, и уже тогда возникли ниши, где негласно стали господствовать его ценности. Это отражено в сатире тех лет.

Война сильно выбила творческую, активную часть общества. Мещанство, напротив, окрепло, обросло связями и защитными средствами — и стало повышать голос. Агрессивная аполитичность мещанства, демонстративный отказ от участия в любом общественном деле были действительно важным фактором социальной атмосферы — целостной позицией, которая постепенно стала подавлять позицию гражданскую.

Ход утраты советским типом культурной гегемонии — важный урок истории и актуальная для России проблема обществоведения. Здесь мы ее не касаемся, один только штрих. Этот процесс можно проследить по динамике когнитивной (т.е. познавательной) активности рабочих. В 1922 г. годовая продолжительность рабочего времени в СССР сократилась по сравнению с 1913 г. на 537 ч. Люди их использовали, первым делом, на самообразование. Затраты времени на самообразование с 1923 по 1930 г. выросли с 12,4 до 15,1 ч в неделю. С середины 60-х годов XX в. начался резкий откат. Среди работающих мужчин г. Пскова в 1965 г. 26% занимались повышением уровня своего образования, тратя на это в среднем 5 ч в неделю (14,9%) своего свободного времени. В 1986 г. таких осталось 5%, и тратили они в среднем 0,7 ч в неделю (2,1%) свободного времени. К 1997-1998 гг. таких осталось 2,3% [137].

Тяжелым поражением советского общества стало отступление перед мещанством интеллигенции. Она составляла важную системообразующую компоненту советского общества (его даже иногда называют интеллектоцентричным). Но интеллигенция — это и есть антипод мещанства, на это обращал внимание уже А.И. Герцен. П.Н. Милюков в «Вехах», рассматривая интеллигенцию и мещанство как «чистые» типы, писал: «Если между интеллигенцией и «образованным классом» иногда еще устанавливается известная иерархия, то между интеллигенцией и «мещанством» теоретики интеллигенции большей частью подчеркивают полную противоположность. Интеллигенция безусловно отрицает мещанство; мещанство безусловно исключает интеллигенцию» [116]. Но дальше П.Н. Милюков показывает, что эти два чистых типа в каждой конкретной личности находятся в состоянии единства и борьбы противоположностей, и между ними возможны «постепенные и неуловимые переходы».

Такой переход и произошел в советской интеллигенции (как социокультурной группе) в 70-80-е годы XX в. Ведь разночинная русская интеллигенция стала складываться в середине XIX в. как культура социалистическая, отрицающая и крепостничество, и буржуазность. А на «интеллигентских кухнях» в преддверии перестройки мечтали уже именно о буржуазных ценностях, а иногда и о прямо крепостнических.

Н.А. Бердяев писал: «Интеллигенция не есть социальный класс… Интеллигенция была идеалистическим классом, классом людей, целиком увлеченных идеями и готовых во имя своих идей на тюрьму, на каторгу, на казнь». Но при этом, подчеркивает O.K. Степанова, подразумевался совершенно определенный род идей — только таких, где «правда-истина будет соединена с правдой- справедливостью».

Она добавляет об эволюции интеллигенции в течение века: «Интеллигенция в России появилась как итог социально-религиозных исканий, как протест против ослабления связи видимой реальности с идеальным миром, который для части людей ощущался как ничуть не меньшая реальность. Она стремилась во что бы то ни стало избежать полного втягивания страны в зону абсолютного господства «золотого тельца», ведущего к отказу от духовных приоритетов. Под лозунгами социализма, став на сторону большевиков, она создала, в конечном итоге, парадоксальную концепцию противостояния неокрестьянского традиционализма в форме «пролетарского государства» — капиталистическому модернизму» [172].

Понятно, что сдвиг в сознании советского интеллигента от идеалов равенства и справедливости к мещанской буржуазности (в число олигархов наши инженеры и врачи попасть не надеялись, да и не хотели, их «утопия Запада» была очень туманной), создал непосредственную угрозу для советского строя — ведь именно интеллигенция в городском обществе укрепляет или подрывает легитимность социального и политического порядка. Выпадение интеллигенции из структуры культурно-исторического типа советского человека сразу обессилило всю эту конструкцию.

Главное действующее лицо в установлении или подрыве гегемонии — интеллигенция. Главная общественная функция интеллигенции — создание и распространение идеологий, установление или подрыв гегемонии того или иного порядка. Таким образом, интеллигенция — главный субъект, создающий или разрушающий условия для эффективных ударов «боевых» сил противника.

Рассуждая в духе А. Грамши, социолог Г.С. Батыгин пишет: «Интеллектуалы и публицисты обеспечивают трансмиссию „социального мифа“: идеологий, норм морали и права, картин прошлого и будущего. Они устанавливают критерии селекции справедливого и несправедливого, достойного и недостойного, определяют представления о жизненном успехе и благосостоянии, сакральном и профанном. Любая тирания уверенно смотрит в будущее, если пользуется поддержкой интеллектуалов, использующих для этого образование, массовую информацию, религию и науку. Но если альянс власти и интеллектуалов нарушен, происходит кризис легитимности и реформирование системы» [10, с. 45].

К 70-м годам XX в. мещанство сумело добиться культурной гегемонии над большой частью городского населения и эффективно использовало навязанные массовой культуре формы для внедрения своей идеологии. Советский тип вдруг столкнулся со сплоченным и влиятельным «малым народом», который ненавидел все советское жизнеустройство и особенно тех, кто его строил, тянул лямку. Никакой духовной обороны против них государство уже и не пыталось выстроить.

Советский тип сник в ходе мировоззренческого кризиса в 70-80-е годы XX в., не смог организоваться и проявить волю во время перестройки и был загнан в катакомбы. Но ни КПСС, ни ВЛКСМ, ни государство не смогли (и даже не попытались) заместить на общественной арене этот культурно-исторический тип