сошлись», два подкопа – против Свиной и Покровской башен – были взорваны, остальные обрушились сами. Минную войну Стефан Баторий тоже проиграл.
А как выглядели все эти события из королевского лагеря? Вернемся к «Дневнику» ксендза Пиотровского.
«После вчерашнего штурма мы немного смущены, – пишет ксендз и далее поясняет: – Русские в проломах, сделанных нами, снова ставят срубы и туры и так хорошо исправляют их, что они будут крепче, нежели были прежде. Хотим мы покуситься еще на один приступ и подумываем о подкопе…»
Через день, 11 сентября, Пиотровский сетует: «Решительно не понимаю, как это у москалей достает пороху и ядер, стреляют день и ночь…»
12 сентября. Опять эти несносные русские «портят своею стрельбою нам туры, так что на иные велено опять возить хворост. Ведем подкоп под стены, только не знаю, как скоро он будет готов…»
13 сентября. «Продолжаем вести подкоп. Должно быть, наши еще не докопались до рва. Одно знаю, что пока не будет пролома, ничего не сделаем. Господи, помоги нам!…»
20 сентября. «Ничего не делаем в лагере в ожидании пороха и подкопа…»
23 сентября. «Старательно приготовляем все нужное для штурма, в надежде, что через несколько дней подкоп будет готов; надо полагать – дело идет хорошо…»
Но на следующий день – полное разочарование: «Сегодня ночью русские подвели мину под один из наших подкопов и взорвали его на воздух. Русские стреляют по-прежнему, из мортир сыплют массу камней, которыми, стреляя с верху стены в окопы, причиняют много вреда нашей пехоте…»
26 сентября. «Сомневаемся, чтобы подкопы удались: русские взорвали еще другой, тоже довольно значительный, а третий, секретный, о котором никто не знал и на который была вся наша надежда, далее вести невозможно: наши минеры встретили скалу, которую напрасно стараются пробить, так что вся работа пропала. Мы повесили носы…»
29 сентября. «Несколько сот ядер пришло из Заволочья; ожидаем другой транспорт с ядрами, порохом и орудиями из Риги. Попытаемся еще раз штурмовать, только не знаю, как посчастливится. Пехота бежит из окопов, где становится холодно. Не придет ли скоро конец этой осаде?…»
Наступил октябрь, а с ним пронзительные и холодные ветры. Настроение секретаря королевской канцелярии явно ухудшается, и он записывает в своем дневнике совершенно справедливую мысль: «Войну легко начать, а трудно кончить!»
4 октября. «Вдруг пошел снег с вьюгою, и настал страшный холод. Мы, подобно лисицам, роемся в земле и прячемся в ямах, но бог знает, что будет с бедной пехотой, каждый раз дезертирует из ней по нескольку. На немцев нашла какая-то болезнь, умирает их ежедневно по десятку. А что же будет дальше? Мне кажется, что попомнит наше войско этот Псков…»
А русские воины устраивают вылазки, через литовские заставы пробиваются на помощь гарнизону Пскова отряды стрельцов. По-прежнему русские пушки стреляют по окопам и по королевскому лагерю.
7 октября. «У нас приготовляются к штурму, снаряжают лестницы, веревки, факелы; не знаю, к чему это: должно быть, хотят лезть на стены, так как разбить их мы не можем. Пехота с отчаяния ждет скорее штурма; говорят, что лучше погибнуть от руки врага, чем от холода да голода…»
8 октября. «Русские, как всегда, вышли из города под защитой крепостного огня, постояли немного, погарцевали и воротились в город…»
11 октября. «Русские в громадном числе, около 3000 пехоты и 500 конных, сделали вылазку…»
12 октября. «Сегодня русские под Изборском побили 30 отборных хлопов, гайдуков Ухровецкого, которые искали для него продовольствия в деревне…»
13 октября. «Сегодня же около вечера русские сделали вылазку у реки Псковы, где была расположена рота пана Крайчего. Наши, которые находились вблизи, бросились на русских, но те, по обычаю, отступили под прикрытие орудий».
14 октября. «Русские с той стороны города напали на стражу Белявского. Каждый день они делают вылазки, употребляя при этом разные хитрости. В городе беспрерывно строятся и укрепляются…»
Воевода Иван Шуйский превосходно использовал передышку: возвели дополнительные укрепления, постоянными вылазками истощили королевское войско, страдавшее от холода и голода. Разыскивая продовольствие, литовцы несли тяжелые потери. «Много гибнет наших фуражиров, так что в течение одной недели в разных местах погибло их несколько сотен», – жалуется Пиотровский.
Тогда Стефан Баторий решился на новый штурм. На этот раз батареи были поставлены на левом берегу реки Великой, где деревянная стена казалась менее прочной. Зима подгоняла. «О боже, вот страшный холод! Какой-то жестокий мороз с ветром, мне в Польше никогда не случалось переносить такого!» – ужасается польский летописец.
Тяжелые орудия, стрелявшие с другого берега Великой, разрушили часть стены, но успеха не добились. «За этою стеною находится другая, деревянная, толщиною в сажень, и набитая землею: русские хорошо укрепляются!»
28 октября начался новый приступ. Венгерская пехота по льду перешла реку, подступила к стене. «Венгры кирками, лопатами и чем попало разбивают фундамент стены и уже так вкопались в стену, что их не видно; русские не могут отогнать этих молодцов ни стрельбою, ни кипятком, который льют сверху». Это был, пожалуй, один из самых опасных дней осады. Но воевода Иван Шуйский и в этом случае нашел выход.
Передаем слово русскому автору «Повести о прихождении Стефана Батория на град Псков»: «Октября в 28 день прискочили литовские гайдуки и градоемцы и каменосечцы под городскую стену и, щитами закрывшись, начали стену подсекать кирками, чтобы стена на Великую реку повалилась. Государевы же бояре и воеводы повелели против них частые окна провертеть сквозь стену, и из тех окон из ручниц стрелять и копьями колоть. Литовские же гайдуки из-под стены бежали». На тех «литовских градоемцев», которые глубоко закопались в стену, воеводы «повелели великие кнуты на шесты навязать, по концам привязывать железные крюки, и теми острыми крюками из-под стены выдергивали, стрельцы же из ручниц телеса их клевали». Почти все «приступавшие» были перебиты.
Но Стефан Баторий снова и снова посылал свое воинство на приступ. «Из наряда по граду пять дней били, и во все те пять дней крепкими приступами к городу приступали». Особенно сильный приступ был 2 ноября, когда осадные орудия «стену от Великой реки сбили». Но и этот приступ русские воины отбили, «понуждаемых» королем «гайдуков и ротмистров» огнем из пушек «как мост по льду положили… И так, и того дня спасен был великий град Псков! – завершает свой рассказ автор «Повести». – Видев же сие гордый король, что никаким образом невозможно города взять, повелел ротмистрам и гайдукам от града в станы отойти и наряд отволочь. И так, ноября в 6 день, все литовские ротмистры с гайдуками из ям вышли и наряд из всех туров отволокли».
Король Стефан Баторий перешел к «тихому облежанию» Пскова, надеясь сломить горожан блокадой и голодом. Но это было явно безнадежным делом: осаждающие больше терпели лишений от морозов и недостатка продовольствия, чем осажденные.
Ноябрьские и декабрьские страницы «Дневника» ксендза Пиотровского заполнены жалобами на бедственное положение королевского войска. «Боже, как жаль тех трудов и денег, которые мы потратили под Псковом!» - восклицает ксендз.
«Войско дошло до положительной нищеты и никогда столько не переносило, как теперь. Продовольствия нет почти никакого, да неоткуда и привезти; сено едва получаем за 20 миль от лагеря. А сколько тут неприятностей и трудностей с перевозкой! Одежды и денег положительно неоткуда взять…»
«За тридцать миль вокруг Пскова нельзя достать провианту. А как настанут Никольские морозы, да навалятся громады снегу, узнает, небойсь, наш жолнер русскую-то войну!…»
«Здесь нам нечего есть; провиант достаем за 30 миль; лошади падают, люди тоже умирают в большом количестве, больных же очень много. Вообще мы не знаем, что будет…»
«Боже, какие наступили страшные морозы! Хаты наши трещат от них; несколько пахотков, свалившихся от холода с лошадей, совсем замерзли. Один бог знает, что будет дальше; отовсюду на нас беды; голод, болезни, падеж лошадей…»
«Мы заживо погребаем себя в этом лагере, положение наше весьма бедственное; поистине мы достойны рая. Морозы ужасные, неслыханные, голод, недостаток в деньгах, лошади падают, прислуга
