Зной

Глории, приветствуя ее поднятыми вверх штуцерами резиновых труб. Зеленые и коричневые пятна автомобильных жидкостей затянули землю камуфляжной тканью. Имелся здесь и неопрятный тесный продуктовый магазинчик с излохмаченными рекламными листками, приклеенными изнутри к его чумазым стеклам. За задней стеной лавки возвышались, привалившись к ископаемому грузовику-тягачу, штабеля полусгнивших покрышек.

Внутри магазинчика никого не было. Глория обошла его и увидела уборную, дверь которой оказалась запертой изнутри.

— Momento, — донеслось из-за двери.

Она вернулась к машине. Через пять минут появился, улыбаясь и извиняясь по-испански: perdon[26], Senora, perdon… — мальчишка в узких джинсах и бейсболке. За его башмаком волокся по земле обрывок туалетной бумаги. Ни о чем не спросив, он сцапал один из штуцеров и начал наполнять бак машины.

— Я бы и сама это сделала, — по-испански сказала Глория, — да не поняла, как включить насос.

— А вот эту кнопочку надо было нажать, — объяснил он. — Насос старый, никто, кроме меня, не знает, как с ним обращаться.

Глория улыбнулась. Сопляк совсем, а разговаривает, как старый брюзга. «Нынче никто ничего не знает, чертовы молокососы…» Она прислонилась к водительской дверце, окинула взглядом дорогу. По ее прикидкам, ехать ей осталось еще полчаса, не больше.

— Ты из Агуас-Вивас? — спросила она.

Мальчишка удивленно приподнял брови:

— Нет, сеньора.

— А знаешь, где это?

— Конечно.

— Ну да, ты же в этих краях живешь.

— В Чарронесе.

— Это далеко отсюда?

— Недалеко, — ответил он. — Шестьдесят пять километров.

Она кивнула, обернулась, чтобы еще раз взглянуть на дорогу.

— Вы тут никого из Агуас-Вивас не найдете, — сказал мальчишка. Он покончил с заправкой, повесил штуцер на крючок. — Подождите, я вам сейчас чек принесу.

И улетел, подняв облако пыли. Туалетная бумага так от его башмака и не отлипла.

Войдя в магазинчик, Глория увидела, как он молотит, точно пианист-вундеркинд, по клавишам огромного ржавого кассового аппарата.

— Можете долларами заплатить, если хотите, — сказал он. И угодливо улыбнулся: — Это ничего. Это разрешается.

Должно быть, номер на машине увидел. Или ее выговор настолько плох, что выдавать себя за свою ей в этих местах больше не удастся? Глории казалось невозможным, что ее могут принять не за мексиканку, а за кого-то еще. Она же родом отсюда.

В генеалогическом смысле.

Однако она была американкой. Всегда была американкой.

— Что значит — никого не найду? — спросила она.

И, достав бумажник, отдала мальчишке двадцатку.

— Да там просто никого, — ответил он.

— А куда же все подевались? — удивилась Глория.

Он протянул ей комок песо и сообщил:

— Перемерли.

Глория уронила сдачу в сумочку и последовала за мальчиком, выбежавшим, чтобы открыть перед ней дверцу машины.

— Перемерли? — спросила она, застегивая ремень.

Мальчик кивнул, захлопнул дверцу и помчался к магазинчику с его прохладой. Туалетная бумага оторвалась наконец, и ветер понес ее, скручивая, в слепое небо.

Глава шестая

Городок оказался таким маленьким, что Глория чуть было не проскочила его; он возник из облака пыли, как внезапный выброс сигнала на ровной осциллограмме пейзажа.

Удивительно, но жилых домов в городке, похоже, не было. Вдоль дороги образовалось с каждой ее стороны по цепочке обветшалых магазинчиков, за ними потянулись навесы и сараи, а дальше опять началась пустыня. Ни тротуаров, ни пешеходов, ни машин, ни деревьев, ни уличных фонарей, ни знаков остановки. Ни перекрестков. Ни признаков человеческой жизни. Только сложенный из строений унылый сэндвич, а следом — пустота.

Окна и двери всех магазинчиков за вычетом нескольких были заколочены досками. Глория миновала прачечную (закрыта), скобяную лавку (закрыта), универмаг с кричаще-розовым фронтоном (открыт!). Большой козырек над входом в кинотеатр треснул и ощетинился разбитыми лампочками. Из трехфутового неонового слова CINE[27] выпала Е, оставив CIN и зияющую прореху в бледно-синее небо. Глория остановила машину у лавочки неопределенного назначения и вышла, надеясь отыскать свидетельство того, что оказалась именно там, куда ехала. И нашла его, шелушащееся, в витрине этой самой лавочки.

Н. КАРАВАХАЛЬ

НАДГРОБНЫЕ КАМНИ

АГУАС-ВИВАС

Витрина исполняла роль портфолио — в ней были вывешены поляроидные фотографии сотен надгробий. Ее хозяин явно гордился своей работой, фотографии он с любовным тщанием наклеил на серый рекламный щит и даже пыль с них стирал. Еще один такой же щит демонстрировал одно-единственное надгробие, проходившее различные стадии изготовления: не отшлифованное, первая встреча с резцом — и так далее, вплоть до конечного продукта, посвященного памяти ХУАНИТЫ РУИС, 1933–1981.

Витринный коллаж содержал и выражения признательности со стороны удовлетворенных клиентов — благодарности, начертанные на обороте закапанных слезами рецептов и листков из блокнота.

Величайшее вам спасибо от семьи Паррас.

Прекрасный могильный камень очень меня утешил.

Надеюсь, вам удастся вырезать и для меня такое же надгробие, какое получила моя жена.

Е. Альварес.

Глории все это показалось и жутковатым, и трогательным. И ненужным. Кому они интересны, такие картинки? Надгробие приобретается лишь при необходимости, и вряд ли люди заглядывают в мастерскую каменотеса, чтобы ознакомиться с образцами.

Ответ попался ей на глаза почти сразу: бок о бок с этой мастерской каменотеса стояла еще одна мастерская каменотеса. Ее владелец также изукрасил свою витрину, что свидетельствовало о яростном соперничестве. Второй каменотес, Г. Лопец-Каравахаль, похоже, побеждал. Надписи в его витрине были покрикливее и покрупнее, рекомендации клиентов — аккуратно отпечатанные — насчитывались десятками, а кроме них он выставил