REPLAY
REPLAY
Она начала побаиваться, что в конце концов повредит автоответчик. Скопировала микрокассету, привезла ее в дом Карла и держала на ночном столике, под рукой.
По вечерам, когда принимался трезвонить его телефон, Глория вскакивала с места в надежде, что это звонит он — сказать, что все случившееся было розыгрышем. Однако звонил всегда телефонный торговец, предлагавший мистеру Перрейра еще лучший тариф
— Он умер, — говорила Глория и клала трубку.
Первое время подруги сочувствовали ей. Однако, упомянув о смерти Карла во второй или в третий раз, она обнаруживала, что глаза их словно стекленеют.
И как-то раз, завтракая с Барб, Глория услышала от нее: «Голубка, тебе подлечиться пора». Больше этой темы Глория не касалась.
Поскольку поговорить ей было не с кем, горе начало прорываться наружу, временами ставя ее в положения странные и унизительные. Ей приходилось одолевать искушение поведать о своих чувствах первому встречному: кассирше в «Ральфсе», рабочему автомойки, официанту стоявшего через улицу от ее офиса иранского ресторана. Ей хотелось, чтобы все поняли, почему она столь угрюмо задумчива — при такой-то хорошей погоде. Прохаживаясь по Санта-Монике, она с презрением взирала на встречных, на Тех, Кого Не Изводит Постоянная Тайная Мука.
Однако вспышка Барб заново преподала Глории урок, призабытый ею со времени смерти матери: большинству людей — и даже тем, кому ты по душе, — твои несчастья нисколько не интересны. Неразумно просить нормального взрослого человека испытывать слишком сильные чувства к кому-либо, кроме него самого, — ну, может быть, и его детей. В конце концов, это же Лос-Анджелес.
Вот и судья так сказал. Она — единственная. Второй раз в жизни на плечи Глории легло бремя одинокой скорби.
Как-то поздней ночью, в середине сентября, одиночество налетело на Глорию, точно пчелиный рой, раз за разом жаля ее, насылая перехватывающие дыхание приступы клаустрофобии. Она словно в колодец провалилась. Не понимая толком, что делает, Глория сорвала с телефона трубку и стала наугад тыкать в его кнопки. А услышав недовольное мужское ворчание, в ужасе бросила трубку.
Проведя пальцами по стене — ей необходимо было ощутить что-нибудь сплошное и вертикальное, — она пошла к кухонной нише и открыла Библию. Глория заглядывала в нее и раньше. На полях некоторых страниц (Бытие, 4; Числа, 35; Новый Завет — то место, где говорится об искушении в пустыне[42]) остались сероватые следы пальцев, свидетельства того, что они перечитывались далеко не один раз.
Поскольку ей требовалось заснуть, Глория решила просмотреть самые бессмысленные места Писания, запомнившиеся ей по утренним урокам в воскресной школе при церкви Всенепорочной Жертвы, которую она посещала когда-то с Мамой. И, открыв Библию на книге Паралипоменон, прочла первые три стиха:
Этого хватило, чтобы раззеваться, впасть в благодарную апатию и направиться к спальне. Там она разделась и скользнула под одеяло, вдыхая аромат Карла, облекший, как облачко, ее голову.
И тут затренькал телефон.
— Алло? — произнесла Глория.
— Вы мне звонили?
Пауза.
— Алло? Вы мне звонили?
— Да, — признала она. — Простите, пожалуйста.
— Вы хоть знаете, сколько сейчас времени?
Глория взглянула на будильник:
4:47
— Простите, пожалуйста, — повторила она.
— Никогда, на хер, больше не зво… погоди, я…
Она почти опустила трубку на аппарат, когда услышала женский голос:
— Алло, кто это?
Глория, поколебавшись немного, ответила:
— Извините.
— Кто это?
— Извините. Меня зовут Глорией. Извините.
Черт. Зачем ты назвалась.
— Какая Глория? Мы знакомы?
— Нет. Извините, я…
— У вас голос какой-то расстроенный, — сказала женщина. — С вами все в порядке?
— Нет, — ответила Глория и почувствовала, что краснеет. — Вообще-то, нет.
«Это женщина», — сказала женщина.
«Да хоть Папа Римский, мне по барабану».
— Простите, что побеспокоила вас…
«Хоть призрак Авраама Линкольна, чтоб он сдох».
— Подождите, я перейду в коридор, чтобы муж смог заснуть…
Глория затрясла головой: нет-нет-нет; возвращайся в постель; возвращайся и гадай, что со мной стряслось, не проси рассказать тебе все. А то ведь расскажу.
— Послушайте, — сказала она, — извините меня…
— Да перестаньте вы извиняться. Я аспирантка. Социальные проблемы. Что у вас стряслось?
— Я… послушайте, это же полная нелепость. Прошу вас, извинитесь от моего имени перед мужем.
— С мужем все
Пауза.
— Мой начальник, — сказала Глория.
— Да?
— Он умер.
— О, — сказала женщина. — Как жаль.
— Ничего не поделаешь.
— Он… болел?
— Нет.
— Вы были близкими людьми?
— Да.
— Как это грустно.
— Спасибо.
— Вы не хотите поговорить об этом? Могу дать вам мой рабочий телефон.
— Вы очень добры, — сказала Глория. — Спасибо, что уделили мне время. Думаю, мне надо попытаться заснуть.
— Весьма сожалею о вашей потере, — успела сказать женщина, прежде чем Глория положила
