снял дерьмовую квартирку и спал на брошенном на пол матрасе. Позже я узнал, что все деньги фонда, двадцать миллионов, он хранил под кроватью. В полуфуте над землей. — Фокс покачал головой. — Не удивительно, что он питал параноидальный страх перед грабителями. Я все это к чему: если человек захочет остаться совсем один, это не так уж и трудно устроить.
Теперь Глории начало казаться, что Карл намеренно оборвал все связи с людьми и разбросал кусочки, из которых состояла складная картинка его прежней жизни, по площади, достаточно большой для того, чтобы предотвратить ее повторную сборку. Его настойчивое стремление к замкнутому, уединенному существованию, до сих пор не представлявшееся ей сколько-нибудь важным, ныне смущало и сердило ее. Может быть, он хотел очистить свою жизнь от сора, чтобы облегчить жизнь тем, кому он не безразличен.
Пустоты в жизни Карла породили в Глории параноидальное отношение к ее собственной. Не оторвана ли подобным же образом от людей и она сама? Если она умрет, кто обнаружит ее тело? Кто приведет в порядок ее дела?
Кто оплачет ее, если вообще кто-нибудь оплачет?
Максин Гонзага пока еще не отказалась от надежды на появление какого-нибудь родственника Карла. Существовали также охотники на наследников, отыскивавшие запропавшую родню умершего человека, беря за это приличный кусок его наследства — четвертую часть, а то и больше. Может быть, они кого-нибудь откопают? Пока же Гонзага подготовила все необходимое для инвентаризации и опечатывания дома Карла.
В первое после Дня благодарения воскресенье Глория поехала туда, чтобы забрать оставленную на полу спальни сумку со своей одеждой.
Она решила в последний раз пройтись по дому, попрощаться с ним. Насколько она знала, права войти в него еще раз у нее уже не будет. И потому устроила для себя экскурсию, оживившую сохраненные ею воспоминания: о месте на софе, где — в ее воображении — впервые соединились их руки; о падении коробок в задней комнате; о дурацкой, вечно перегоравшей лампочке в ванной… о целой жизни, ею так и не прожитой.
История получалась совсем неплохая. Вроде той, о кровати на пляже. Она начала посмеиваться над своей ложной ностальгией, а кончила тем, что уселась на долбаной кухне и поплакала.
Это следует прекратить.
Она боялась стереть ненароком линию, отделяющую реальное от нереального. Может быть, тебе стоит все это записать, подумала она, так ты сможешь удерживать первое отдельно от второго.
На рабочем столе кухни стояла гигантская, похожая на портативный ядерный реактор, банка с кофе. Глория приподняла ее. В день предварительного слушания дела о наследстве Карла банка была почти полной. Теперь кофе в ней осталось на три-четыре чашки. Неужели это она столько выпила? Вот тебе и объяснение бессонницы.
Глория сняла с банки крышку, заглянула в ее приятную глубину. Аромат кофе снова напомнил ей о Карле. Офис у них был маленький, и в первые дневные часы пахло в нем, как в «Старбаксе». Глория потягивала кофе на протяжении всего дня, Карл ограничивался двумя чашками — этого требовала его диета.
Его диета. Глория улыбнулась.
Правила диеты Карла она заучила, однако лежавших в основе оной руководящих принципов так и не усвоила. Никакого мяса — только курятина по воскресеньям, после церкви. И никакой рыбы; чем ниже стояло живое существо в цепи питания, тем пущего уважения заслуживало. («Слабейший нуждается в наибольшей защите», — говорил Карл.) Никакого кофеина помимо ежедневных двух чашек; никакого спиртного; никакого рафинированного сахара; виноград, но не виноградный сок. Карл любил клюкву и потреблял ее в чистом виде.
— А не кисловато ли?
— Потому я ее и люблю.
Он забрасывал в рот несколько ягодок, и его передергивало. Частью вегетарианская, частью мормонская, частью органическая. Если у его диеты и имелось название, оно могло быть только одним: «Карлперрейризм».
Глория усмехнулась. И решила взять банку с собой.
Направляясь к выходу из дома Карла, она зашла в гостиную и забрала лиловую урну.
Домом Глории замыкался один из глухих переулков Западного Голливуда, находившийся неподалеку от Стрип. Парковаться здесь могли только машины местных жителей, что не позволяло посетителям ночных клубов оккупировать с полуночи до пяти утра тротуары переулка. Глория знала все здешние машины и мгновенно заметила незнакомый ей «катлэсс суприм».
Впрочем, проглядеть «катлэсс» было трудно — он перегородил ее подъездную дорожку. То же самое делал когда-то Реджи.
Она поставила «додж» перед пожарным гидрантом и вылезла наружу, прижимая к себе жестяную банку и урну. Необходимо было определить их в безопасное место, пока ей на стекло не налепили штрафную квитанцию. Женщины, служившие в дорожной полиции Западного Голливуда, были едва ли не самыми ревностными из всех, известных современному миру, их злоязыкий садизм нередко наводил Глорию на мысль, что им-то и следовало бы править в зачаточных африканских государствах. Она перешла с шага на рысцу, сжимая в кулаке, точно четки, ключи.
То, что мужчина, стоявший у ее двери, — полицейский, Глория определила сразу. Он мог повязать хороший галстук, однако туфли его все равно остались обшарпанными. Внушительное когда-то телосложение не выдержало, как и в случае Реджи, тягот кабинетной работы: за продвижением по службе последовал переход в более тяжелую весовую категорию.
Лицо у мужчины было серьезное — лицо ученого, внушившее Глории уверенность в том, что перед ней отнюдь не рядовой следователь УПЛА. По физиономии Реджи вечно блуждал выводивший ее из себя легкий намек на ухмылку А этот джентльмен окинул ее взглядом снайпера.
— Мисс Мендес? — спросил он.
— Вы мешаете мне подъехать к дому, — ответила Глория.
Они вернулись к машинам.
— Детектив Воскбоун, — представился он. — Найдется у вас несколько минут?
— Конечно. — Она указала в конец квартала: — Поезжайте к стоянке у ресторанов. На Сансет. Я буду ждать вас дома.
Он уехал, Глория вошла в свою квартиру, оставив дверь не запертой. Дожидаясь его, она сварила кофе, потратив на это почти все содержимое банки.
Воскбоун вошел в кухню, держа руку в кармане пиджака — словно пистолет собираясь достать. Впрочем, достал он конверт и слегка согнул его в ладони.
— Не хотите ли?..
— Спасибо. — Он принял от Глории и чашку кофе, и приглашение присесть. Говорил Воскбоун деревянным голосом робота.
— Вас ко мне Реджи подослал?
Воскбоун поморгал, глаза его просканировали Глорию:
— Нет, мэм. Реджи — это кто?
— Мой бывший муж. Он тоже детектив. Работает в Западном Лос-Анджелесе.
— Угу, — произнес Воскбоун. После чего извлек из другого кармана блокнот и ручку.
— Я подумала, может, он разыграть меня надумал. Детектив Реджинальд Л. Солт. — Глория помолчала, глядя, как Воскбоун записывает это. — Номер его значка вас не интересует?
Воскбоун бледно улыбнулся, отпил кофе и отставил чашку в сторону:
— Я пришел поговорить о капиталах Карла Перрейра. Вы ведь помогали нам разобраться в финансовых делах покойного, верно?
— Насколько это было в моих силах.
Разговаривая с полицейским, Глория всегда поневоле переходила на оборонительный тон, бывший результатом не прежних ее столкновений с законом, но супружеской жизни.
