отличаться. Ни одна британка не приняла его и не заинтересовалась им. А Лон была очень уязвимой и благодарной за то, что она полезна. Энди часто говорил Лон, что, если она не будет удовлетворять его запросы, он прекратит ее содержание (что он, в конечном счете, и сделал) и выкинет ее вон из страны.
Позже, когда Энди ушел от нее, а Лон забеременела от бангладешца, она бродила в поисках поддержки, покинутая всеми по чужой земле. Отказавшись от психотропных лекарств на время беременности из-за угрозы плоду, она родила ребенка, после появления которого ни один доктор не готов был прописать ей нужные лекарства, более того, все отрицали ее психические расстройства, хотя на тот момент у нее уже были галлюцинации, признаки самоистязания и она слышала голоса. Отказ от приема лекарств позволил ранее контролируемым симптомам шизофрении (гнев, паранойя, тревога, бессознательное повторение слов, чувства преследования) разрушить любые попытки к нормальной деятельности и мыслительной работе. Это было трагедией для нормальной интеллигентной и работающей женщины. Хроническая депрессия поглотила ее жизнь. Лон стала подавленной, хронической шизофреничкой, которая представляет опасность для себя и для других. Лон уже не могла контролировать свои мысли и действия. Она потеряла разум. Недолго она была женщиной, у которой был ясная голова, чтобы воплотить свои мечты в жизнь. Казалось, что в жизни ей удастся все. У Лон отобрали ребенка и отдали под опеку незнакомым людям. Ей нужно было возвращаться к нормальной жизни, поэтому она начала вновь употреблять лекарства.
Теперь Лон в Иглстоун Вью, психиатрической лечебнице, где она, вероятно, проведет много лет. Это было уравновешенное и оптимальное решение сострадательного судьи. Это было лучше, чем помещение ее на годы в тюрьму. Приговор был вынесен после того, как Лон напала с ножом на стоявшего в дверях полицейского, который был вызван ее соседкой. Это произошло из-за того, что она долго не принимала прописанные ей психотропные лекарства, которые были необходимы для нормальной работы ее разума. Только с лекарствами Лон могла существовать нормально. Лекарства нужны были Лон, как инсулин — диабетикам, как лекарства, понижающие давление — гипертоникам. Без них она могла умереть.
Теперь Лон ежедневно получает свою порцию таблеток. Она выглядит счастливее, чем четыре назад, когда она только приехала в Англию. Даже жизнь в психиатрической больнице может стать новым началом для Лон. Для нее — это возможность обнаружить в себе свою уникальность. Правильное лечение может стать «Положительной дезинтеграцией», хорошо описанной в книге под таким же названием польского психолога Алекса Дабровски. Лон выпала из реальности и для выздоровления необходимо было вновь соединить все составляющие ее личности. Рост самооценки и самоуважения Лон были неотъемлемой целью лечения. На протяжении долгого времени совесть не давала ей покоя: она душила ее и мешала расти в эмоциональном плане. Теперь она была в хорошей больнице, где лечение могло оказать на нее благотворное влияние. Такое стечение обстоятельств могло стать возможностью взять жизнь в свои руки и вылечиться от тяжелого недуга навсегда.
Глава 18
Я вернулась!
Я вернулась! Я не пила таблетки полтора года. За это время я родила дочку, а затем государство лишило меня родительских прав и забрало мою малышку. Так поступили из-за того, что я не лечилась, будучи беременной. У меня нет легального статуса резидента страны, поэтому нет доступа к медицинской помощи. Как только мне будет лучше и я возвращусь к нормальной жизни, первое, что я сделаю — это подержу свою дочку на руках.
Вот уже несколько месяцев я разговариваю с Кеном каждый день. Иногда мы беседуем о моем возвращении в Таиланд, но я пока не знаю, чем я там буду заниматься. Может быть, стану обычным переводчиком — я больше ничего не умею. В любом случае, я пока ничего не решила; я только-только начала возвращаться к нормальной жизни. Кен постоянно напоминает мне, что по возвращению в Таиланд я не смогу достаточно зарабатывать, чтобы прокормить себя и свою дочь. Он говорит, что у меня не будет хорошего заработка, чтобы жить комфортно.
Сегодня я открыла поздравительные открытки. Мне всегда приятно, что хотя бы в этот день обо мне помнят. Я получила открытки от Кена, Дейва, а также от других пациентов больницы и ни одной от моей семьи.
Я очень тоскую по дому. Я мечтаю вернуться домой и жить счастливой жизнью. Я хочу, чтобы меня окружали помощь и поддержка семьи, но мне приходится возвращаться к реальности, так как семья мало заботится обо мне и при первых признаках беспокойства и болезни выкинет меня за борт. Здесь со мной такого не произойдет. Жизнь в Англии тоже не сахар: здесь я себя чувствую, как заключенная я в тюрьме, но в Таиланде все будет намного хуже.
В настоящее время я принимаю Риспердал и Рисперидон, те же самые лекарства, что и были мне назначены в 2004 году. Тогда я шла на поправку. Иногда мне приходится улаживать разборки других девушек-пациенток, так как медицинский персонал не всегда держит под контролем ситуацию.
Недавно Энди вновь начал общаться со мной. Он намекнул мне, что мы можем сойтись опять. Я думаю, что он ищет выгоду, желая жить со мной: хочет вытянуть билет в легкую жизнь. Кажется, он уже забыл, как мы расстались.
Я бы хотела, чтобы меня навестила моя сестра Иинг. Я бы показала ей, как живу тут. Она бы гордилась мной. Я одинока и думаю, что она тоже тоскует по мне: во всяком случае, я всегда на это надеюсь.
Я хорошо знаю свою маму и до сих пор в моей душе всплывают чувства горечи, злости и стыда за нее. Что я могу сделать? Я болею и нуждаюсь в материальной и моральной поддержке, а моя мать совершает необдуманные траты непонятно на что, вместо того, чтобы помочь мне. Всё, что я могу — это плакать и кричать от невыносимой внутренней боли.
На прошлой неделе я была на суде. Один из моих докторов давал показания неделей раньше. Я часто хожу на судебные тяжбы и иногда не совсем уверена, о чем идет речь на судебном заседании. В одном только я всегда уверена: я возвращаюсь в клинику Иглстоун. Харпландз была выше классом. Это было заметно по разным параметрам: пациенты в Иглстоун хуже себя вели, медперсонал срабатывал медленнее, условия были хуже. Схожими были только фасады учреждений; на этом все сходство заканчивалось. Конечно, медперсонал в Иглстоун делал все возможное для нас, но мне казалось, что этого было недостаточно. Может быть, я ошибалась, но такие противоречивые чувства на тот момент возникали во мне. Меня предупредили, что нельзя самой защищаться от атак других пациентов, не нападать сзади, но всегда следить за тем, что происходит вокруг. Все пациенты должны были носить обувь без каблуков. Также, нельзя было надевать обувь со шнурками, поэтому любого рода кроссовки исключались.
Для всех входящих вызовов был только один телефон: это было причиной недовольства и трений среди пациентов. Как вы уже, наверное, догадались, большую часть времени висела на телефоне я. Одна из пациенток всегда сидела рядом с телефоном, ожидая звонка: целый день, целую ночь, в любое время, когда она не ела, не спала и не принимала душ, она сидела рядом.
К нам прибыла новая пациентка. Она оказалась агрессивной и непредсказуемой. Она приставала ко мне, а другие пациентки вовсе ее боялись. Одна из важных деталей: в больнице нельзя было вызывать
