Турусов шутил, но товарищ Федор взволнованно заходил взад-вперед по узенькой площадке между вагонами, потом спросил:
— А сколько у них ящиков?
— По накладной всего-то три штуки, — ответил Турусов.
— Трех тысяч хватит? — Товарищ Федор остановился.
— Конечно, хватит! — донесся голос сына начальника станции.
— А мы вам их с доставкой на место.
Оставив свой пустой вагон на сортировочной горке, студенты, пыхтя, тащили по ящику, тяжело ступая вслед за четверкой пенсионеров и Турусовым, тоже с ящиком в руках. Размером ящичек был с обычную посылку. И только черные трафареты придавали ему значительность и право называться громко и величественно: ГРУЗ. Это и был тот самый дополнительный ТПСБ 46XX.
Шли в сторону хиленького прожектора, потом свернули. Через четверть часа подошли к клубу собаководства. Вперед вышел товарищ Федор и отпер двери.
Ящики пока поставили в углу.
Студенты стояли у двери и нетерпеливо ждали обещанной оплаты. Друг с другом они больше не разговаривали.
Товарищ Борис сунул “деловому” пачку облигаций и выпроводил обоих на улицу.
Старики чинно расселись за столом. В их позах чувствовалось ожидание. Так ждут официанта в ресторане: чуть высокомерно и нетерпеливо.
— Молодой гражданин! — товарищ Борис повернулся к стоящему рядом Турусову. — Что же это вы бездельничаете?! Доставайте дополнительный, вскрывайте. Пора работать.
Турусов поднял с пола топор и отодрал с ящика крышку. Старички привстали, с любопытством заглянули внутрь.
— Опять фактический! — сосредоточенно произнес товарищ Алексей.
— Разбирать будем попапочно или подокументально? — спросил всех товарищ Федор.
— Попапочно! — поспешил заявить товарищ Михаил. — Подокументально нам и месяца не хватит!
— Хорошо, — согласился товарищ Федор. — Итак, заседание коллегии по редактуре реальной истории объявляю открытым. Что там первое?
Товарищ Михаил вытащил из ящика верхнюю папку:
— “Дела товарищества иностранных рабочих в СССР. 1924–1938”.
Товарищ Алексей скривился и чихнул. Даже глаза у него заслезились.
— Не надо нам это! — скоропалительно промолвил товарищ Борис.
— Все так считают? — товарищ Федор обвел присутствующих пытливым взглядом. — Что ж. У нас демократия большинства. Откладывай, товарищ Михаил, доставай следующую.
— “Дипломатическая война Чили — СССР. Причины и последствия. Взаимное удержание заложников”, — прочитал товарищ Михаил, и рука его поползла к значку “Ворошиловский стрелок”, словно хотела убедиться в том, что он не оторвался.
— О! — товарищ Борис улыбнулся, поправляя седые, розоватые от хны волосы, спадавшие на лоб. — Сорок восьмой! Забавная история.
Товарищ Алексей равнодушно пожал плечами.
— Нас она не касается.
— Пускай остается, — резюмировал товарищ Федор. — Мы ее молодому гражданину подарим. Подзаработает. Берите, используйте! Что дальше?
На следующей папке надпись была замазана тушью.
Товарищ Михаил развязал узелок, выровнял папочные загибы и бросил взгляд на содержимое. Вдруг на его лице появилась светлая добрая улыбка, и он мечтательно прищурился.
— Что там такое?! — товарищ Алексей заерзал на стуле.
— Я его избирал в Горьком. Это речь моего депутата. — Товарищ Михаил поднес один листок к глазам: — “Когда умер Владимир Ильич Ленин, один из поэтов писал следующее:
Портретов Ленина не видно:
похожих не было и нет,
века уж дорисуют, видно,
недорисованный портрет.
Вы, конечно, понимаете, — продолжал возбужденно читать товарищ Михаил, — что поэт имел в виду не фотографические портреты Владимира Ильича, а весь его облик, все его дела, и считал, что только века смогут дорисовать портрет этого величайшего человека эпохи. Поэт ошибся и просчитался здорово: видимо, он недостаточно хорошо знал нашу партию. Нашелся такой художник революции, зодчий нашей социалистической стройки, который не в века, не в сотни лет и даже не в десятки сумел поднять на невиданную высоту нашу советскую страну и тем самым нарисовать портрет Владимира Ильича, о котором писал в своем стихотворении поэт”.
— Ну хватит. Хватит! — товарищ Алексей замахал старческой ладошкой. — Хватит тронных речей!
— А кто это выступал? — негромко спросил Турусов.
— Николай Иванович Ежов, — уважительно произнес товарищ Михаил. — Огромного значения был человечище. Как хорошо помнится: девятое декабря тридцать седьмого, Горький…
— Нам это не надо, — процедил сквозь зубы товарищ Борис. — Отложить!
— Как это не надо! — возмутился товарищ Михаил, и руки его затряслись. Он привстал, опустил дрожащие руки на папку, придавив ее как живую к поверхности стола. — Это надо! К этому еще придут!
— Я тоже за то, чтобы оставить, — согласился товарищ Федор. — Отдадим молодому гражданину.
Теперь на столе перед Турусовым лежали уже две папки, по праву принадлежавшие ему. Он ласково посматривал на них, то и дело подравнивая по краю стола.
— Поехали дальше! — товарищ Федор зевнул и сонным взглядом уставился на открытый ящик.
Названия оставшихся двух папок очень не понравились пенсионерам, и они единодушно решили избавиться от них.
Товарищ Федор встал из-за стола и торжественно произнес:
— Пришло время согреться!
Старички поднялись. Товарищ Федор взял отложенные за ненадобностью три папки и вышел на улицу. Остальные последовали за ним.
Они стали в кружок, в середине которого товарищ Федор поставил папки домиком, засунул под низ несколько скомканных листов бумаги, чиркнул спичкой. Бумажный домик воспламенился. Старички неподвижно стояли, торжественно глядя на костер, отражавшийся в их напряженных глазах. Турусов вышел из круга и, прижимая к груди свои две папки, широко открытыми глазами наблюдал, как огонь облизывал до черноты бумагу и картон.
— “Отречемся от старого мира”, — запел дребезжащим голосом товарищ Федор.
— “Отряхнем его прах с наших ног”, — подхватили песню еще два голоса.
Молчали только Турусов и товарищ Алексей, тоже вышедший из круга; оба завороженно наблюдали костер из истории.
Нет, не отрекусь, думал Турусов. Это все равно что отречься от отца и деда. Сказать, что не было их у тебя, что сам вырос, как трава, а значит и после тебя никого не будет.
Трое стариков допели гимн и торопливо направились в домик. Турусов и товарищ Алексей зашли последними.
Искать, чтобы сжечь?! — лихорадочно думал Турусов. — Зачем?! Значит, все-таки ест история, раз боятся ее. Значит, есть она, и часть ее превратилась в пепел по воле этих сумасбродных пенсионеров! И ради того, чтобы избавиться от нее, они готовы на все! Ради этого один из них бросался на Радецкого с ножом!
Все расселись вокруг с гола. Товарищ Федор вытащил откуда-то гроссбух, раскрыл и, одев очки в
