разделять ее курс, но вы будете получать информацию с обеих сторон, сможете сравнивать и, тем самым, лучше все себе представлять».
Ответ меня поразил: «Я не могу себе этого позволить».
«Но ведь вы сэкономите, отказавшись от подписки на 'Вельт' или 'Франкфуртер альгемайне'».
«Нет, я имею в виду не то, – пояснила женщина, – с финансовой точки зрения это не проблема. Но я уже больше пятнадцати лет работаю бухгалтером в одном фирме. Дом, в котором я живу, принадлежит моему шефу, он живет прямо надо мной. Если он увидит, что в мой почтовый ящик постоянно кладут левую газету… Знаете, я уже слишком давно там работаю, а кроме того, не так молода, чтобы начинать все сначала.
Поразительно, что женщина даже в тот момент поняла, как она довела до абсурда выдвинутый ею же самой тезис. Так крепко засело то, что в нее вдалбливали годами. Понадобилось по меньшей мере полчаса (и это был нелегкий труд), чтобы доказать ей что она противоречит сама себе.
И эта дама, безусловно, не является в нашей стране исключением.
Кабаре, если рассматривать его как занятие, требующее немалых усилий, – это нечто большее, чем ежевечернее пребывание по 2-3 часа на сцене со своей программой. Ведь текст, который ты произносишь, следует вначале сочинить, а значит, предварительно собрать и выверить материал. Затем перевести все на язык кабаре, написать подходящую музыку, придумать и достать реквизит. К этому следует прибавить плакаты, идея оформления которых – тоже твое дело, как и эскизы программок.
Все перечисленное еще можно рассматривать как творческую работу, которая приносит удовлетворение. Но, помимо этого, никто с тебя не снимет огромного количества унылых, изматывающих обязанностей, которые к творчеству уже никакого отношения не имеют. Пробивание и организация выступлений, связи с прессой, составление графика… Словом, то, что видит зритель, – это лишь верхушка огромного айсберга. На один написанный текст кабаре приходятся тысячи писем по организации гастролей. Ко всему еще нужно прибавить 60 тысяч километров, которые я ежегодно проезжаю, гастролируя по стране, и 22 километра вручную проложенного кабеля, необходимого, чтобы все осветить и озвучить. Все это редко учитывается при оценке нашей работы.
Я подсчитал однажды, что на каждое выступление приходятся примерно девять часов подготовительной работы. Когда я принимаю участие в забастовке с требованием ввести 35-часовую рабочую неделю, я при преследую и свои личные интересы, поскольку моя рабочая неделя равняется 91,5 часа.
Как-то раз, выступая в Хайденхайме на вечере, организованном профсоюзами, я готовил сцену к выступлению. Особенно долго мне пришлось повозиться с установкой главного прожектора на 8-метровой высоте. Лежа на животе на пыльных балках (левой ногой зацепился за распорку, а правой балансировал в воздухе), я пытался укрепить прибор весом в 3/4 центнера и придать ему нужный наклон. Грязная и трудоемкая работа до седьмого пота.
Тем временем внизу в зале ужинали приятели моих коллег с окрестных предприятий. Они могли наблюдать за моими гимнастическими упражнениями, которые я исполнял, каждую минуту рискуя сломать себе шею. Когда я, потный, перемазавшийся пылью и совершенно задохшийся, через полчаса спустился вниз, пожилой коллега подошел ко мне и спросил: «Это ты будешь потом выступать?»
Тяжело дыша, я подтвердил это.
Тогда он протянул мне свою кружку пива и произнес великие слова: «Теперь я понимаю, почему тебя называют певцом рабочего класса!»
Честно говоря, похвала эта сняла с меня всю усталость.
Выступление мое в профсоюзном центре по вопросам образования, как всегда, закончилось дискуссией. Мероприятие было в общем-то открытым, и поэтому в зале оказалась небольшая группа леваков, которая пришла в надежде устроить здесь бучу или на худой конец спровоцировать ее. Эти апологеты псевдоромантической революции, которую они весьма приблизительно представляли себе, пытались в бурные 60-е годы внедриться в профсоюзы, чтобы использовать потом их трибуну для провозглашения откровенно антипрофсоюзных идей. Это было для них редкой возможностью сблизиться с рабочими – ведь на их собственные псевдореволюционные митинги рабочие даже по ошибке не заходили.
В тот вечер все шло, как обычно бывает на подобных мероприятиях, где предпринимаются попытки перевербовать кого-то на свою сторону. Самонадеянные критики профсоюзного движения вынуждены были вскоре признать, что они до сих пор не посчитали нужным стать членами профсоюза и платить взносы, (поэтому они быстро от нападок перешли к обороне, что не помешало им и в дальнейшем докучать собранию изложением своих личных взглядов и проблем. Стереотипное «да, это так, но…» было приемом, с помощью которого отщепенцы пытались обойти основные вопросы рабочего движения, превращали дебаты в мучительный сизифов труд. По прошествии почти трех часов эти зануды признали свое поражение и, хлопнув дверью, покинули зал. Все с облегчением вздохнули.
Тогда один из присутствовавших в зале подошел к проигрывателю и положил на диск пластинку с произведениями Генделя. Молодые рабочие, которых нечасто увидишь в городских концертных залах, с удовольствием слушали музыку.
Когда отзвучали последние такты, один парень нарушил тишину, деловито заметив: «Ах, если бы социализм уже победил! Тогда можно было бы наконец спокойно слушать Генделя!»
Однажды мне довелось выступать в Билефельде. Это был акт солидарности с бастующими рабочими. Мы с коллегами были по горло заняты, сооружая импровизированную сцену, когда к нам неслышно подкатил один из тех украшенных мерседесовской звездой автомобилей, которые сами по себе являются показателем высокого социального положения их владельцев и на которых предпочитают разъезжать менеджеры концернов и мясники. Из лимузина вышел господин в белоснежной рубашке и сером в голубизну костюме – летней форме руководителей среднего звена в промышленности. Как я узнал позднее, этот денди был одним из управляющих предприятия. Из толпы послышать несколько иронических замечаний в его адрес. Господин в сером вытянул вперед руки, как бы успокаивая толпу. Он хотел что-то сказать. Воцарилась гробовая тишина.
«Господа…» – торжественно начал он. Громовой хохот трудяг в голубых рабочих комбинезонах был ему ответом. Господин понял, что совершил промашку, и решил поправиться. «Дорогие коллеги», – снова начал он. Взрыв смеха. Те, кому понятие «классовая борьба» было известно только понаслышке, могли восполнить пробел в образовании, к тому же на живом примере. Рабочие держались за животы от смеха.
Парламентер от руководства еще раз попытался завладеть вниманием: «Мы все сидим в одной лодке…»
То, что началось после этого, смехом уже назвать было нельзя. Это был гомерический хохот, настоящая оргия смеха. Люди фыркали, рычали и повизгивали от удовольствия. И длилось это несколько минут. Ни один кабаретист, клоун или комический актер не смог бы вызвать такую бурю.
Господин, красный как рак, поспешил укрыться в своей роскошной машине. «Господа рабочие» не
