три-четыре, раньше освободиться и не надейтесь.
Меня охватил страх: я спланировал все до минуты; кто же мог рассчитывать на подобное во время краткого пересечения границы? Уже третий час, если четыре часа уйдет на контроль, да к этому прибавить еще час езды, новое пересечение границы (а кто знает, какие новые сложности могут возникнуть там?), потом еще час езды, да установка декораций в лучшем случае займет еще час. Это значит, на предстоящее выступление в Иннсбруке можно наплевать и забыть. Я объяснил ситуацию. Пограничник оставался тверд.
– Минимум три часа… Вас я буду осматривать основательно, господин Киттнер.
Слово «вас» он произнес с ударением.
– Но почему же так долго, бог ты мой, целых три часа… ведь это же транзит через собственную страну?
– Судите сами, – с удовольствием стала объяснять личность в униформе, – у вас же много костюмов, они наверняка не новые, но это дела не меняет. Вы могли купить их и в Австрии. Мы должны осмотреть каждый из них по отдельности, описать, в каком они состоянии. Потом, смотрите дальше: прожекторы, гитары, динамики…
Он знал наизусть все содержимое багажника, не заглядывая в машину.
– Наверняка, у вас еще несколько сот метров кабеля, мы должны измерить его длину, лучше всего дважды, дабы не было ошибки, – здесь в его голосе прозвучала неприкрытая издевка, – необходимо все записать, запротоколировать, выписать квитанции, на все это потребуется время. Кроме того, вам придется еще заплатить таможенную пошлину или в течение трех недель представить доказательства, что все это вы действительно купили у себя на родине.
Меня охватила паника: он решил поиздеваться надо мной. Да здесь не хватит и трех часов, если за дело взяться всерьез: мерить каждый кусок декорационного материала, протоколировать каждый винтик. Да и потом: как мне доказать, где я 12 лет назад покупал этот кабель или тройник… Чистой воды глумление. Тип оставался непреклонным, и помочь здесь могло в лучшем случае только одно: «Я хотел бы поговорить с вашим начальником!»
Мерзкий тип вызывающе медленно потащился к зданию таможни. Двадцать минут спустя, показавшихся мне вечностью, он вернулся.
– Шеф велел передать, – объявил этот цербер, живущий за счет налогов с населения, – если хотите, можете оставаться в Австрии.
И еще добавил сквозь зубы:
– Советую как следует зарубить себе это на носу.
Я повернул назад. С огромным трудом я все же провел иннсбрукские гастроли: отыскал другой пограничный пункт, неподалёку от автострады. На всякий случай дождался, пока к нему сперва подъедут два старых тяжело груженных автомобиля, в каких обычно разъезжают иностранные рабочие (эти были из Турции). Я вклинился между ними. Как и ожидалось, моя машина показалась таможеннику наименее подозрительной из всех трех, надписей политического характера, наклеенных на багажнике, он не увидел. Контроль прошел без проблем.
В 1973 году отцы города Базеля решили подрезать крылья местному городскому театру, лишив его финансовой поддержки: в их глазах он выглядел чересчур прогрессивным. Коллеги обратились ко мне за помощью, и я поехал, чтобы выступить на концерте солидарности в этом храме муз, над которым нависла угроза. Намеченный для выступления день плохо вписывался в план моих гастролей. Был только один выход: ехать поездом и к тому же, учитывая дальнейшие напряженные выступления, взять билет в дорогой спальный вагон.
В Базеле на вокзале поезд ненадолго останавливается: пограничные формальности. Я уже начинал дремать, как вдруг услышал голос проводника на перроне, который вполголоса о чем-то переговаривался с пограничниками.
– В вашем вагоне едет Киттнер? – внезапно отчетливо услышал я. Сон мгновенно улетучился. Скрывать мне нечего, но там, судя по всему, против меня опять что-то затевалось.
– Тогда пошли. – Голос второго подтверждал мои опасения. Затем по коридору зазвучали тяжелые шаги, перед моим купе они стихли. Кто-то кулаком забарабанил в дверь.
– Немецкая таможня. Откройте, пожалуйста.
Они, видно, и в самом деле решили взять меня в оборот. Я поспешно натянул брюки, слегка возбужденный, в ожидании очередных неприятностей со стороны властей. Когда я открыл дверь, то увидел сияющие, дружелюбно улыбающиеся глаза двух человек, одетых в форму.
– Товарищ Киттнер, дай нам автограф!
А второй добавил:
– Мы оба – члены организации «Молодые социалисты» и в прошлом году были у тебя на выступлении в Лёррахе. Нам очень понравилось.
Это был бальзам на сердце. Но здесь я должен оговориться: в 1973 году практика запрета на профессии ещё не приняла таких масштабов, как это случилось позднее, вскоре после описанной сцены. Сегодня эти таможенники не смогли бы позволить себе ничего подобного.
У меня есть копии трех судебных обвинений, выдвинутых против людей, которым грозил запрет на профессию. Всем трем обвиняемым инкриминировалось посещение ими выступлений Киттнера. По вполне понятным причинам я пока еще не могу предать гласности эти факты в своей стране, там, где я живу и работаю.
Кроме сценического реквизита, в моем платяном шкафу нет никаких атрибутов буржуазного благосостояния, без которых многие люди не мыслят своего существования, – таких, например, как «пиджак однобортный из особо ноской материи со скромным рисунком» или «модный двубортный костюм, приталенный, 60 % чистой шерсти» (брюки с манжетами, косые карманы, несминаемая складка), я уж не говорю о смокинге или фраке. Я не обзавелся даже более или менее приличным галстуком, если не считать тех, что мне подарили: не люблю носить на шее эту удавку. В этом – мой шик. Я могу себе это позволить, так как на официальные приемы меня приглашают нечасто, а потому дорогой гардероб означал бы для меня выброшенные деньги: никогда бы не смог износить его.
А если мне и предстоит «выход в свет», я нахожу выход из положения и одеваюсь так, чтобы не оскорбить своим видом приглашенных гостей и не поставить хозяев в неловкое положение. В таких случаях я извлекаю на свет божий черные вельветовые брюки, бережно хранимые для подобных случаев, удобную и чистенькую куртку того же цвета и из того же материала. Для того чтобы весь ансамбль был выдержан в принятых в обществе черно-белых тонах, стараюсь заблаговременно сдать в чистку белый свитер. Экипировавшись таким образом, я своим видом не вношу особого диссонанса в атмосферу юбилеев, свадеб, похорон и приемов.
Когда руководитель Постоянного представительства ГДР в Бонне Михаэль Коль устроил в Ганновере прием по случаю своего официального вступления в должность, он пригласил на него не только представителей политических и общественных кругов земельной столицы, но и оппозиционных деятелей культуры и – что следует особо отметить, поскольку в ФРГ такие вещи, к сожалению, совершенно не приняты, – также рабочих. Тем самым он продемонстрировал не только знание дипломатического этикета, но и суверенный стиль поведения, характерный для представителя социалистического государства. Я тоже оказался в числе приглашенных.
Нижнесаксонское земельное правительство, по слухам, направило в связи с этим послу официальный
