Они прочли текст.
В Москву, на праздник Победы солдата Федора Крапивку пригласил его бывший комбат Лучко. Он прислал пятьдесят рублей на дорогу и обещал, что будет встречать Крапивку у вагона.
И не встретил.
Крапивка коротко рассказал, что был у комбата ординарцем, а в сорок четвертом после тяжелого ранения и долгих госпитальных дней его комиссовали. Ни отца, ни матери в живых у него не осталось, определили его в инвалидный дом.
Несколько раз он пытался найти Лучко, но безуспешно. А совсем недавно комбат сам объявился. Прислал письмо, а потом и деньги. Не забыл, выходит.
Но произошло необъяснимое: почему-то не встретил Крапивку. Целый час отстоял Крапивка на платформе. Все ждал — мало ли чего в жизни случается. Да так и не дождался. Подошел к нему носильщик, посочувствовал, спросил:
— Где комбат живет, знаешь?
— Так вот он, адрес-то. — Крапивка показал листок.
— Такой праздник, а ты неустроенный, — вздохнул носильщик. — Ерунда получается. Давай провожу тебя. Такси возьмем.
Когда подъехали к дому, носильщик сказал:
— Ты посиди, я его вызову.
В квартире Лучко никто не ответил.
Старушка соседка сообщила, что живет он один, человек пристойный. Если пригласил — надо ждать, объявится.
Носильщик уехал, оставив Крапивку в старом кресле у лифта.
Полдня прошло. Измученный ожиданием, Крапивка решил вернуться на вокзал.
На улице он оступился, палка выскользнула и укатилась на мостовую.
— Нужно вас устроить в гостиницу, — предложила Марина. — Как считаешь, Максим?
— Лучше я уеду, — без особой уверенности произнес Крапивка. — Видать, не гостить мне в Москве.
— Придет комбат, — заверил Максим. — Глупо вам уезжать, не повидавшись.
Они посчитали свои деньги — набралось три рубля семьдесят две копейки.
— Можем одолеть тридцать шесть километров, — объявила Марина. — Поехали.
Они объездили несколько гостиниц, но мест нигде не было. «Праздник… Поток гостей», — виновато оправдывался Максим.
Крапивка устало напомнил:
— Говорил я, лучше б уехать. А теперь и поезд тю-тю…
— Надо позвонить отцу, — сказала Марина, — может, у него есть знакомые деятели? Как считаешь, Максим?
— Одобряю. Автомат рядом.
Марина позвонила домой. К телефону подошел отец. Она торопливо, волнуясь, рассказала о происшедшем.
— Помоги, папка… Потревожь своих знакомых.
— Да нет у меня знакомых в этом хозяйстве, — подумав, ответил Ярцев. — Директора универмага оперировал. А здесь — никого.
— Как же нам поступить? Жалко человека. Нельзя же его бросить. Ты слышишь?
— Слышу. Думаю… Поступим так. Я позвоню в приемный покой. Скажу, чтобы приняли. Только вы сами его отвезите в клинику. Поняла?
— Еще бы! Спасибо, папка!
Тяжелые двери клиники, над которыми полоскался праздничный флаг, были закрыты. Блестели начищенные старинные медные ручки.
Марина позвонила.
Дверь открыл санитар Зотов, говорливый, но безвредный человек неопределенных лет. Он был в коротком белом халатике и синих диагоналевых галифе. Поздоровался, напомнил о празднике, позднем часе и о том, что приема сегодня нет.
— Здесь работает мой отец, — прервала Марина.
— Кто таков?
— Профессор Ярцев, Дмитрий Николаевич.
— Другой коленкор, — всполошился Зотов. — Раз прислал сам Дмитрий Николаевич, препятствий не будет! Сейчас приглашу дежурного врача!
В слабо освещенном вестибюле было пустынно. Пахло вымытыми полами.
Позвонив, Зотов с готовностью стал рассказывать, как все в больнице уважают профессора Ярцева.
Щелкнула дверь лифта.
— Архипова, дежурный врач, — представилась стройная женщина, убирая под белую шапочку прядку крашеных волос.
— Это вот, товарищ доктор, от Дмитрия Николаевича! — доложил Зотов. — Сам прислал. А девушка, значит, доводится профессору дочерью.
— Сейчас все палаты заняты, — сказала Архипова. — Пока определим в изолятор.
— Хорошо, — охотно согласилась Марина. — Я так и скажу отцу. Спасибо!
Медсестра привела Крапивку в душ. Здесь держался слабый запах хлорки.
— Ну, папаша, ополоснитесь. А потом поужинаете.
— Спасибо, сестрица.
Стоя под шумящими струями, Крапивка поднял руки и потрогал ладонями мокрые кафельные стены. Тревога, бродившая в нем недавно, оставила его. Крапивка намылил голову и выронил скользкий кусок мыла. Случайно наступив на него, чуть не упал.
— Вы что там танцуете? — спросила медсестра.
— От радости, — ответил Крапивка.
Медсестра помогла ему обтереться полотенцем и натянуть хрусткое от крахмала белье, завязать тесемки на рубашке и кальсонах.
Крапивка давно не помнил прикосновения женских рук, а то, что было до войны, давно сделалось смутным и далеким.
Крапивке захотелось сказать медсестре что-то хорошее, но ничего не шло в голову, и он промолвил:
— Еще раз спасибо.
Медсестра привела его в изолятор. Усадила на койку.
— Располагайтесь. После ужина будете слушать салют. Я включу радио. Хотите?
— Это хорошо, — ответил Крапивка, поскреб рукой грудь и, притихнув, вздохнул.
Дверь за медсестрой закрылась. Крапивка потрогал кровать — пружины слабо простонали под ним.
Снова почему-то вернулось тоскливое настроение. Крапивка подумал, вряд ли теперь встретится с комбатом. Еще он подумал, что у него могла быть такая дочка, как эта медсестра. Но нету дочки. Никого нет. А жить-то осталось не так уж и много.
Крапивка твердо знал, что в мире существует такое, о чем ему думать не следует. Одно расстройство. Прошли, мимо любовь и отцовство. И что-либо изменить в этом невозможно.
После ужина, в десять часов, он стоял у окна, касаясь коленями теплой батареи, и слушал артиллерийские залпы. Выстрелы глухо сотрясали стекла. Крапивка нашарил ручку форточки и открыл ее.
Теперь он отчетливей улавливал праздничный салют, который он никогда не видел.
До встречи Ярцева с Крапивкой оставалось четырнадцать часов.
