И в любом случае за такой подвиг надлежит в любую минуту поднять стаканы. Вопрос только один: «Как дать пить?»
Мы уже начали было уверенно озвучивать его, как вдруг… нас огорошил встречный вопрос:
– Соратники и единомышленники! А что такое… м-м-м… что такое девственницы? – Это мычал, представьте себе, сам Лука Самарыч. Мы опешили. Вопрос действительно на засыпку.
– Что такое девственницы? – совсем иным, чем еще минуту назад, голосом промямлил Безмочалкин. – Если моя ревнивая жена услышит, что меня интересует подобная тема, – мне каюк. И суд присяжных оправдает ее: дескать, он слишком много знал.
– Я тоже лучше промолчу, – засмущался Молекулов. – А то наша директриса Рогаткина даст волю своему самодурству. Мол, если вы – специалист такого профиля, поручаю вам по совместительству исполнять обязанности школьного акушера.
– Заранее предвижу, как раскричится полковник Фараонов, – покачал головой Самосудов. – Зачем, мол, нам девственницы, если министерство обещает спецпремию за работу с проституцией!
Самый просвещенный колдыбанец Профанов тоже имел растерянный вид.
– В современных энциклопедиях ни слова не говорится о девственницах, – пробормотал он. – Даже в разделе «Устаревшие понятия».
Мы с надеждой посмотрели на Ухажерова: не внесет ли он ясность в туманную тему? Ведь его Рогнеда участвует в конкурсах в качестве мисс, что в переводе означает «девица». По крайней мере, это где-то рядом со словом «девственница».
– Девственница, то есть девица, или же дева, – трепетно молвил вечный жених, – это… это – сама невинность, само целомудрие. В качестве примера можно назвать много славных имен. Это легендарная Орлеанская дева – Жанна д’Арк. Великая Британская дева королева Елизавета. Это, наконец, без пяти минут королева ножниц, моя невеста Рогнеда.
Такое пояснение лишь вконец запутало проблему. Но тут на помощь пришел голос свыше.
– Телок! – одернул он Ухажерова. – Девственницы – это соплячки из пятого «А».
– По-почему так? – заволновался Ухажеров, пораженный явной несовместимостью услышанной информации с его представлениями. – Ведь Рогнеда – не в пятом «А».
– А потому, – пояснил бессердечный голос свыше, то есть Антоша Добронравов. – Соплячки поклялись, что в следующем учебном году они все перестанут быть целомудренными девицами, а станут умудренными девицами.
– О моя Рогнеда! – только и простонал Ухажеров. – Даже пятиклассницы подают тебе дурной пример. Как же трудно в таких условиях быть такой невинной!
Мы помрачнели. Конечно, не тяжкая участь Рогнеды повергла нас в уныние. Мы были уверены, что ее спасать не надо. Она сама знает, как это сделать. В любую минуту, при любой погоде, невзирая на любые препятствия, даже такие, как целомудренные залеты своего воздыхателя.
Нам открылась суровая истина. Чтобы повторить блистательный, как северное сияние, тринадцатый подвиг Геракла, нашему Луке Самарычу придется дождаться, когда общественная мораль объявит стыдным для несовершеннолетних девиц не только смотреть крутые эротические фильмы, но и делать то, что считается в этих фильмах крутым. Но такой поворот событий в ближайшее столетие не более вероятен, чем северное сияние над Волгой.
Вот тебе, бабушка, и Юрьев день, а тебе, дедушка, шиш на опохмелку.
И тут…
– Атас! – раздался истошный вопль обличителя соплячек из пятого «А». – Справа под прямым углом на абордаж идет девица!
Мы глянули в окно и замерли. Со стороны города Рязани, которую некогда обобрал лютый хан Батый, и прямо от Колдыбанского управления торговли, где лютует, обирая земляков, начторга Коробейников, к «Утесу» двигалась «чудо-вещь», как изящно выразился Геракл. По паспорту она значилась Степанидой Захаровной Голенищевой. Отметка об ее женском целомудрии в паспорте, конечно, не содержалась, но на сей раз мы без сомнений приняли слова нашего чердачного младенца как истину. Хотя Степанида Захаровна училась в пятом классе лет тридцать тому назад, но в шестой класс так и не перешла. Не только в том смысле, что после пятого класса сразу двинула в торговлю, но и в том, что осталась на уровне соплячек пятого «А». То есть девой-девицей. Любой мужчина, познакомившись с Голенищевой, мог поручиться за это головой, и даже больше чем этим предметом – ну чем угодно.
Голенищева прибыла на берег Волги из Рязани в начале этого года и приняла хлебную лавку нашего микрорайона.
– Баба рязанская. Значит, парную любит, – заметил тогда Безмочалкин. – Предполагаю, будет на что посмотреть. Разумеется, глазом эстета. Ну что ж, посмотрим.
Все догадались, что в бане № 1 намечается взаимопроверка женского отделения. Вот устраиваются эстеты! Но что без толку завидовать…
– А мне как раз завтра за хлебом идти, – нашелся Молекулов.
– И мне тоже…
– И я давно за хлебом не ходил…
Всем, даже Роману Ухажерову, оказалось пора идти за хлебом. Оно и понятно: не хлебом единым жив человек.
Чтобы не создавать очередь в хлебной лавке, решили прибегнуть к жребию. Право первой покупки разыгрывалось так же горячо, как и право первой ночи. Удача сопутствовала Профанову. Оно и справедливо: Безмочалкин все равно увидит Степаниду в бане, а уж на лекцию бабу рязанскую точно не затащишь.
Несмотря на мороз, все собрались до открытия торговой точки. Очень уж не терпелось увидеть, какая она, наша новая царевна булочек, пышек и всякой сдобной бакалеи.
Когда Голенищева появилась, было темновато. Поэтому всем показалось, что она не одна, а с кем-то еще. Но нет, выяснилось, что Голенищева – просто такая солидная. На ней были шикарная французская дубленка и прелестные австрийские сапоги. Дубленка трещала, сапоги стонали.
Профанов стартовал на свидание. Оно было горячим, но коротким. На приветливое: «Доброе утро», – ему выдали: «Хлеб только черствый», на любезное: «Будьте добры», – он получил: «Не нравится – иди в другое место», на: «Спасибо, благодарю», – он недополучил десять копеек сдачи. По этому поводу покупатель тактично промолчал, но хозяйка лавки пояснила: «На десять копеек попросишь у жены». Просветитель удивился: «Позвольте полюбопытствовать: а что я могу попросить на десять копеек у жены?» «Венской сдобы», – отрезала как ножом Голенищева. Больше вопросов у Профанова не было.
– Ваш черед, – ехидно сказал он Молекулову. – Советую занять положение «стоя навытяжку». Еще лучше «лежа», причем за хорошим укрытием.
Молекулов с научной точностью рассчитал свой ход. Учитывая неудачный опыт Профанова, он решил прибегнуть к ловкому маневру. Положил на прилавок ровно сорок копеек – чтобы без сдачи.
– Мне буханку орловского, пожалуйста, будьте любезны, если вас не затруднит.
Но не на такую напал. Царевна лавки выложила перед ним буханку, которая была как бы надкусана – пожалуй, на десять копеек. Этот беспрецедентный случай в хлебобулочной торговле Голенищева пояснила так:
– Жена есть? Ну вот, ей пусть и достанется поменьше, а то фигуру испортит.
Молекулов, конечно, не стал заводить дискуссию из-за фигуры жены, он лишь сказал очень тепло: «Спасибо, благодарю, весьма признателен». Но и это не смутило Голенищеву.
– А книгу жалоб не получишь! – рявкнула она и зачем-то стукнула по прилавку огромным ножом- хлеборезом.
Молекулов, конечно, не дрогнул, но в портфеле его раздался какой-то непонятный шорох. Когда мы проверили, оказалось, что все косые и кривые буквы в ученических тетрадях, а равно и в научных записях самого учителя вытянулись по стойке «смирно».
Следующая очередь на тет-а-тет была Самосудова. Он настроился весьма решительно. Поправил погоны, двинул вперед кобуру и достал из кармана милицейский свисток. Мы поняли его маневр: если не пленят погоны, то испугает кобура, ну а в крайнем случае придется прибегнуть к знаменитому самосудовскому свистку, звуки которого способны вызвать оползни в Жигулевских горах и судорожную икоту у микрорайонных хулиганов.
Самосудов уже было лихо козырнул нам на прощание, но тут синьорина Степанида вышла на балкон сама. Балкон, то есть крыльцо магазина, жалобно застонал, а Голенищева звучно, по-стрелецки, кликнула своего грузчика Федота. Тот не отозвался, и наша прекрасная девица выдала такую руладу, что даже Безмочалкин, давно адаптировавшийся к тропической жаре женской парной, начал утирать платком лоб.
Самосудов сунул было свисток в зубы, но тут на клич Голенищевой отозвались Жигули. Они послушно повторяли за ней каждое слово, поддакивали всему, что она ни скажет. И «так твою так», и «эдак твою разэдак», и «кипит твое молоко на моем примусе». Это было столь убедительно, что ментовская кобура сама съехала назад, погоны повисли, а грозный свисток внезапно заржавел. Оно и понятно: кто же осмелится вступить в спор с существом, которому не решаются перечить даже наши седые Жигули, лично знавшие грозных волжских атаманов? Тут и разудалый Соловей-разбойник не пикнет.
– Нецензура в общественном месте! На моем участке! Это же прямо статья 203: штраф до ста рублей или лишение свободы сроком на год, – и Самосудов грозно топнул ногой.
Но резонанс был не тот. Ибо дело происходило уже не на крыльце лавки, а под крышей «Утеса».
– Был на свете Стенька Разин, теперь – Стенька из Рязани, – горько скаламбурил просветитель Профанов.
– Что там Разин! – возразил Самосудов. – Сущий хан Батый. Разве что в юбке. Но это ничуть не освобождает от уголовного преследования. Если даже юбка выше колен и с разрезами.
Короче, истинные колдыбанцы зареклись ходить на тет-а-тет к рязанской бабе. О том, что мы, как всегда, были правы, свидетельствовали и агентурные показания нашей
