тети Насти. Она работала по совместительству и в хлебной лавке и, естественно, знала, что там было, есть и будет в каждом углу и в каждом закутке. Так вот, в одном из закутков, где стоят мешки с комовым сахаром, грузчик Федот однажды решил блеснуть чувством юмора по поводу бюста Голенищевой. Указав пальцем на вырез в блузке, он похвалил: «Эх и кладовка у тебя! Пуд бриллиантов поместится!» Невинно ощерясь, грузчик потрогал «кладовку» и загрузил в нее полную горсть, то есть почти пуд, семечек. В следующее мгновение грузчик Федот, которого всегда приглашали вытаскивать застрявшие в колдобинах КамАЗы и бульдозеры, взлетел, яко пушинка, под потолок и приземлился на мешки с сахаром. К счастью, он не стал инвалидом, но комовой сахар сделался вроде как пиленый, во всяком случае, раскрошился на мелкие кусочки…
Вот какую деву-девицу подсунула нам судьба вместо сорока прелестных царевен…
Дева, она же Стенька Разин, а равно хан Батый в юбке, прибыла в «Утес» на своем хлебном фургончике. Вместе с нею был грузчик Федот. Он открыл заднюю дверь фургона и стал вытаскивать оттуда огромный мешок. Это почему-то получилось у него не сразу: тяжело, может быть? Голенищева вспыхнула как спичка. Одной рукой она схватила пяти– или десятипудовый мешок, потрясла им в воздухе и сгоряча припечатала к Федотовой хребтине. Тебе бы только, дескать, бриллианты из бабьих лифчиков таскать.
– Чой-то мне не нравится такая дева, – застучал зубами полубог. – Сущая амазонка!
– Мои верные соратники! – пятясь за ним задом, воззвал наш главком. – Я покидаю вас, чтобы появиться в самый ответственный момент, когда надо будет принять на себя бремя славы.
Одной рукой он уже держался за дверь подсобки, а другой указывал нам на парадную дверь, к которой приближался грозный противник:
– Загляните прежде всего в душу противнику. Узрите в нем несчастную жертву жестокого безвременья. Затем объясните жертве, что такое Особая Колдыбанская Истина. И, наконец, – главное. Обрадуйте жертву: ее спасение – совсем рядом. Это я – герой Самарской Луки, благородный и бесстрашный Лука Самарыч. Без пяти минут легендарный.
Стуча зубами от страха и съежившись в комочек, наш непобедимый фельдмаршал исчез в своем блиндаже.
– Напутствую! Вдохновляю! – раздался его глухой голос из-за двери. – Приказываю!
Железная дверь «Утеса» откашлялась наподобие столичного гастролера. Игриво, если не сказать фривольно, она пропела мотив известной серенады Дон Жуана «Я любовию сгораю…». На целомудренную территорию ПОПа № 13 ступила нога рязанской девицы, она же неоамазонка.
Навстречу гостье выступил по традиции Подстаканников.
– Бонжур, мадемуазель! Оревуар, вуаля, силь ву пле… – по-парижски приветствовал он Голенищеву, тем самым сразу давая понять, что здесь ее ждет французский сюжет, то есть утонченная любовь.
Степанида никак не среагировала на изысканное, прямо-таки салонное приветствие бармена-свата. Зато грузчик Федот живо среагировал на ароматы «Утеса», споткнулся и уронил мешок посреди зала.
– У, скот рогатый! – вспылила Степанида. – Аккуратней, а то рога обломаю.
На мешке значилось: «Сахар комовой». Нам вспомнился рассказ тети Насти о том, как Степанида колола этот сахар бренным телом Федота. А тут как раз Федот вышел на улицу, и стал актуальным вопрос: чье бренное тело будет использовано Голенищевой в качестве сахародробителя на этот раз?
Амазонка Степанида оглядела чертог, где ее ждало большое девичье счастье, явно без восторга.
– Натуральная скотобаза, – молвила она сквозь зубы, в которых оказалась папироса.
– Если я вас правильно понимаю, – удивился Юрий Цезаревич, – то, сравнивая средневолжскую достопримечательность с животноводческим объектом, а именно со скотобазой, вы не испытываете в ее стенах трепетного волнения. В таком случае зачем вы здесь?
Степанида, как Везувий, пыхнула дымом, и он застыл вокруг лампочек эдакими обручальными кольцами. Как видим, даже неживая природа стремилась направить фантазию Голенищевой в лирическое русло. Но она шла путем хана Батыя.
– Я здесь по очень важному делу, – заявила Степанида. – Книгу жалоб принесла.
– Книгу жалоб? – Юрий Цезаревич решил, очевидно, что девица Голенищева не доверяет любовному усердию истинных колдыбанцев. – О нет, не беспокойтесь: все будет тип-топ, на высшем уровне. Вам не придется жаловаться. Напротив, будете горячо благодарить.
– Нетрезвый, что ли? – обидела Степанида нашего бармена абсолютно несправедливым подозрением. – Это вы на меня будете жаловаться.
– С какой стати?
– На меня всегда жалуются. Все. Обязательно. Иначе я – не я, – гордо заявила Голенищева.
Затем она растолковала нам, по какому такому случаю на нее будем жаловаться мы. Если в двух словах, то Степа-нида решила ударить нас мешком с комовым сахаром. Или наоборот: нами по мешку. Это подробности. Главное, что от этого будет польза; разумеется, ей, Голенищевой.
– Сейчас большой спрос на левый сахар, – толковала она, изображая из себя Везувий. – Но торговать им в местах скопления общественности не с руки. Ни обвесить как следует, ни обсчитать, ни припрятать пуд-другой для своих самогонщиков и перекупщиков. Из-за всякой мелочи – сразу шум-скандал на весь микрорайон.
По мнению Голенищевой, а также начторга Коробейникова, «Утес» как раз и есть то идеальное место, где можно спокойно обвешивать, обсчитывать, торговать налево. И товар можно потихоньку привезти, а если надо – то и вывезти. Без всякого общественного крика-шума. А если приспичило шуметь – шуми, никто тебя здесь не услышит.
– Короче, эта ваша скотобаза теперь будет моим филиалом, – заключила Степанида. – Когда я без левого товара, так уж и быть – сидите здесь, мычите. А как дефицит прибыл, чтобы шементом отсюда, чтоб и духу вашего не было.
– Но… – начали было мы.
– Но… – перебила Голенищева. – Если хотите жаловаться – будьте любезны. Жалуйтесь заранее.
Она аккуратно положила на барную стойку книгу жалоб, а рядом с ней – изящную авторучку.
– Ну, кто будет шкрябать? Ты? Ты? Валяй, ребята, валяй. Я помогу, подиктую.
– Значит, так надо шкрябать: невежа, грубиянка, хамка. Это я, стало быть… Дальше: обижены, обмануты, возмущены. Это вы, стало быть.
– Писать надо четко, красиво, разборчиво, чтобы всем комиссиям понятно было. У кого почерк красивый? Не тяните время. На меня жаловаться надо заранее. А то потом руки будут трястись.
Степанида уткнула руки в боки, словно бы заняла исходную позицию, и пыхнула в потолок дымом. На сей раз он повис над нами не свадебными кольцами, а почему-то большими серыми глыбами, напоминающими железобетонные блоки.
Что и говорить: если сравнивать условия, в которых распутничали Геракл, Дон Жуан и царь Соломон, с обстановкой этого свидания, то аналогия будет невыигрышная. Не позавидуешь героическому колдыбанскому коллективу.
Древние эллины и цари соломоны небось враз поседели бы и завопили: «Нет, нет! Гарем закрыт на ремонт». Москвичи, они же донжуаны, наверняка облысели бы и запричитали: «Ноу, ноу! Мы – не бабники, мы – алкоголики».
Истинные колдыбанцы не поседели, не облысели и даже не покрылись гусиной кожей. Лишь тяжко вздохнули, мысленно посочувствовали себе, то есть заранее простились с жизнью и… мужественно приступили к выполнению приказа колдыбанского Суворова, он же царь Соломон, а равно Дон Жуан.
Что там, по его науке побеждать, идет первым пунктом? Кажется, прежде всего надо выразить искреннее сочувствие противнику тире жертве. Оригинально, ничего не скажешь. Хорошо бы еще знать, на какой предмет Стеньке Разину в юбке требуется сочувствие. Ну да ладно, поплыли!
– О незваная, но… желанная гостья! – кротким барашком проблеял флагманский столик. – Давайте поговорим по душам.
Первый же валун колдыбанской искренности чуть не сбил деву-удава с ног. Во всяком случае, ее ощутимо качнуло.
– Как то есть по душам? – изумилась она. – Вы сектанты, что ли? Или коммуняки? Чую, нехорошее дело вы затеяли, мужики. Только зря стараетесь. Ничего у вас не получится.
Истинные колдыбанцы промолчали, как и подобает кротким барашкам.
– Ну! – снова приказала девица-дракон. – Пишите, что я вокруг себя не права.
Флагманский столик вздохнул и, обезоруживая противника кротостью, сбил его грозный авианосец с курса и повел в другом направлении. То есть в западню.
– Истинные колдыбанцы никогда не грешат против истины, – начал первый лоцман. – Мы не станем клеветать на вас, незваная, но желанная. Даже под дулами зениток. Потому что вы… правы.
Снова прямое попадание.
– Как то есть я права? – возмутилась Голенищева.
– Тысячу и один раз. То есть абсолютно, – пояснил другой лоцман. – Вы, наверное, привыкли иметь дело с потребителями столичного типа, а они мыслят прямолинейно и мелко. Но глаз истинного колдыбанца видит любой предмет, в данном случае вас, очень глубоко. Как будто на предмете вовсе и нет одежды.
– И даже еще глубже зрит глаз истинного колдыбанца, – подхватил третий. – В самую душу. А в душе мы читаем черным по белому: предмет, то есть вы, не хочет, чтобы на него жаловались. Предмет сам хочет на что-то пожаловаться. Излить душу. Пустить слезу. И не в казенную книгу жалоб, а в плечо мудрого человека, в его мягкую жилетку.
– Вот и пожалуйтесь нам, излейте душу, пустите слезу. Подобное деяние не содержит состава преступления, – заверил четвертый. – Ну а жилетка – ладно уж. В химчистке почистят, хоть и сдерут, конечно, втридорога.
Ох оно, душевное слово по-колдыбански! Действительно чудеса
