Жара в Аномо

рубахе с закатанными рукавами и шортах, затем грузно вылез рослый мужчина в замыз­ганном, изъеденном химикатами и мазутом' спортивном костюме.

Женщина бросилась к бараку с антенной на плоской

картонной кровле. Мужчина же быстрыми шагами устремился к недовольно следившему за ним Борису Корину, размахивая на ходу руками так, что тонкая ткань изношенного спортивного костюма грозила раз­лететься на гиганте в клочья. Мужчина обливался потом.

—

Это правда? — с ходу спросил он.

—

Самовольничаешь, — строго сказал Борис, — или тебя не касается общий порядок?

—

Слушай, — глаза великана сузились, — есть у тебя сердце или нет? Мы случайно услышали в ут­ренней радиохронике. Это правда, я тебя спрашиваю? Да или нет?

Корин промолчал, отвернулся.

—

Это правда... — чуть слышно сказал мужчина. — Не может быть, не верю... Он обещал вернуться ут­ром... Габи, бедолажка... думал, не довезу ее живую, сама не своя. Как же так?.. Наши из ГКЭС уже знают? Виктор Иванович знает? И в посольстве?

—

Возвращайся.

—

Отвечай! — резко повысил голос великан, и вес­нушки на скуластом, побледневшем его лице просту­пили отчетливей. — Банго мой друг. Хлопцы там с ума посходили, что я им скажу?

—

Гринюк! Уф!.. Не нужно было оставлять их сей­час, Серега. Знаешь, паника среди рабочих... кому это надо? — Корин положил руку ему на плечо. — И Га­би не следовало везти сюда. — Борис некоторое время смотрел на людей, хлопотавших возле вышки, потом сказал: — Вы должны поднять воду точно в срок.

—

Точно в срок, — вздохнул Сергей Гринюк. — Мы колодец пробуравим, не боись, а вот тебе теперь как? Один не потянешь, если начнем по новой, точно.

—

Ну, все. Возвращайся. Успокой ребят как-нибудь, а там будет видно. Приедет Луковский — решим, как быть.

—

Успокой... А меня кто успокоит? А Габи? А всех?

—

Возьми себя в руки!

—

Плохо дело... А ведь Габи, должно, бросит нас теперь, — сказал Сергей. — Это ж понятно. Здесь же каждая железяка кричит о Банго. Неужели застопо­римся после стольких мытарств? Пока тебе сменщика, пока нового химика... застрянем надолго. Плохо дело. Два месяца варились в пекле, и вот тебе как оберну­лось. Плохо дело, плохо...

Густые, запыленные во время бешеной гонки по грун-тозой дороге волосы топорщились на крупной, лобастой голове Сергея. Обветренные скулы были покрыты влаж­ной шелухой обожженной кожи.

Сергей беспрерывно с силой проводил кулаками от переносицы к щекам, будто хотел не только стереть с лица струившийся грязный пот, но и содрать невиди­мую пленку, раздражавшую до зубовного скрежета. Одежда прилипла к разгоряченному телу, вздуваясь пузырями лишь на локтях и коленях.

—

Умойся, — сказал Корин, кивнув на сосуд с водой.

Сергей только рукой махнул. Ногой придвинул к се­бе ящик, опустился на него и, сгорбясь, уставился на барак, в котором скрылась молодая африканка.

—

Зачем ты ее привез? — укоризненно молвил Ко­рин. — В самом деле, зачем? Ну ладно, повиснет на рации, будет рвать себе душу. Зачем? Бедняжка, не может поверить. Нельзя было везти ее сюда.

—

Я что, идиот? — Сергей ударил себя кулаком в грудь. — У меня что, сердца нету? Я и сам не верю. Не верю! Не такой Банго человек, чтобы через вино или еще как попасть в аварию.

—

Верно.

—

Борь, я ж не чужак какой-нибудь, почему не со­общили мне сразу? Я бы хоть знал, как себя вести с нею. Обидно. Прямо голова пошла кругом.

—

Не до тебя было. Прости.

—

Слушай, Борис, ты в курсе, скажи честно, он случайно или... или, может, подстерегли? Это же, зна­ешь, чем пахнет...

—

Знаю. Боюсь, что не случайно. Но об этом пока не стоит особенно распространяться. Разберутся. А нам — не отступить.

—

Как же теперь?

—

Как и прежде. Вперед.

—

Нет у тебя сердца, старшой, нету. — Сергей вско­чил, отшвырнув ящик, на котором сидел. — Раз они такое вытворяют, надо гадов поубивать на месте! Не-е, я рвану в город, я им шороху наделаю! За друга! За всех этих бедолаг! Это ж нельзя так оставлять! Не-е, я рвану сейчас же, по горячему! Передавлю га­дов собственными руками! Будь что будет! Сам! Под­лые! Контра — она везде контра! Я, знаешь, с разными загранбандамн дипломатию разводить не буду! Они лучших людей в гроб, а я в сторонке? Не-е-е, брат, ша­лишь!

Перед Кориным метался не прежний добродушный увалень, а совсем другой человек, незнакомый, страш­ный, почти обезумевший.

—

Возьми себя в руки, — призывал Борис. — Куда ты рванешь? Кого накажешь? Кого? Где? Не будь ре­бенком.

—

Я их, бандюг, по роже узнаю! Хоть тут, хоть где!

—

Дай ключ, Гринюк.

—

Чего?

—

Ключ, говорю. Дай сюда ключ от машины.

—

Ну нет, старшой, ты меня не знаешь!

—

Не валяй дурака, Серега.

—

Слушай, бурмастер, дорогой ты наш, тебе коло­дец важней? Какой-то колодец важней? Да? В такой момент... Я сейчас, знаешь, что хошь сокрушу. — Сер­гей в крайнем возбуждении подскочил к Борису вплот­ную. — Если на то пошло, ты во всем виноватый. Да! Ты с ним был. Вы были вместе. Все знают, что вы уехали вместе позапрошлым вечером, так? Вот и объ­ясни, дорогой товарищ, как с ним могло такое случить­ся? Да! Объясни! Всем объясни!

Борис сжал зубы. Гринюк увидел, как вздернулись желваки на побелевшем его лице и еще резче обозна­чилась чернота вокруг воспаленных глаз, и понял, что Корин измотан, что не спал ни минуты все это время, что очень тяжело переживает случившееся.

Из барака с антенной на крыше вышла женщина в клетчатой рубахе и шортах, Габи Амель. Она, спо­тыкаясь, точно слепая, направилась к «газику».

Гринюк снова провел по лицу кулаками и словно со­драл наконец с себя