Жара в Аномо

невидимую пленку, пересилил от­чаяние и растерянность, взгляд его приобретал осмыс­ленность, движения, судорожные еще несколько мгно­вений назад, постепенно делались четкими, уверенными.

Он плеснул себе в лицо полную пригоршню воды, жадно напился и снова плеснул, отдышавшись.

—

Ну вот, — вздохнул Борис Корин, — а теперь дай мне ключ.

—

Тебе-то на кой машина? — тихо спросил вели­кан,

—

Отвезу Габи обратно. Лучше уж ей быть со все­ми. И вот еще что, дружище, надо бурить на воду. Надо успеть до нее добраться, пока не перетащили «бэушку». Зря ты оставил ребят, зря.

—

Ладно уж, не бухти, и так тошно...

—

Давай ключ, не дури. А сам поостынь малость. Присмотришь тут вместо меня. Я постараюсь живо обернуться.

Но Сергей зашагал прочь, огромный, сильный, разъ­яренный, бросив через плечо:

—

Сам привез, сам и обратно доставлю. Но ты не прав.

,

3

Городские часы еще не отстучали девяти в3ечера, а в ночном баре «Кутубия» на улице Капуцинов уже из­вергал джазовые синкопы видавший виды музыкаль­ный ящик папаши Гикуйю.

Владелец заведения скучал за стойкой, равнодушно наблюдая за парой наемных танцоров, в обязанность которых, судя по телодвижениям в ритме полумузыки-полустона, входило этакое щекотание эротического во­ображения посетителей.

Гикуйю не имя бармена, а прозвище, коим с неза­памятных времен тут наделяли многих переселенцев кенийского происхождения. Разумеется, переселенцев небелых.

Голенастая девица и ее расхлябанный долговязый партнер танцевали с подчеркнутым самозабвением, ла­вируя между столиками, за одним из которых какой-то молодой африканец пренебрежительно листал иллюстри­рованный журнал из тех, что в изобилии валяются на подоконниках претендующих на изысканность парик­махерских, аптек, кафе или чисто питейных уголков большого города.

За другим столиком, в глубине небольшого зала, стилизованного под африканскую суперэкзотику, чинно восседали европейцы: благообразного вида господин лет сорока пяти и чопорная дама весьма почтенного воз­раста.

Возле раскрытого, занавешенного лишь прозрачным тюлем окна, внимательно наблюдая за улицей, сма­ковал питье еще один субъект, белый верзила лет три­ дцати.

—

Вуд! — внезапно прорезался сквозь грохот музы­ки хриплый голос сидящего у окна.

Тот, кого окликнули, не меняя ни позы, ни выраже­ния лица, продолжал почтительно беседовать с преста­релой леди.

Но Хриплый не повторил оклика, он не сомневался, что его услышали, он только поспешно перевел глаза с окна на потолок, взгляд его стал отрешенным.

С вкрадчивым треском откинулся бамбуковый полог, с улицы вошел плечистый, невзрачно одетый, небритый человек.

Его каштановых волос давно не касались ножницы и расческа, густыми волнами они стекали от широкого лба на засаленный ворот заношенной замшевой куртки, обрамляя смуглое, красивое лицо.

Взглядом ослепительно-синих глаз он медленно, словно кинокамерой, провел по залу и остановился на бармене, который, подобно прочим, казалось, вовсе не заметил его.

Так не бывает, чтобы в сравнительно маленьком по­мещении не обратили внимания на входящего.

Вероятно, явное невнимание к нему не понравилось мужчине в замшевой куртке, однако он не подал вида. Ухмыляясь, двинулся к стойке походкой обнищавшего принца.

Бармен безучастно принялся изучать свои ногти. Пришелец нахмурился и так хлопнул ладонью по стой­ке, что тот мигом поднял на него глаза.

—

Ты что, Гикуйю, уже воротишь нос от бродяги Матье?

— Тебя не узнать, Ники, — нехотя отозвался панаша Гикуйю.

—

Еще бы... — Человек по имени Ник Матье вновь оглядел заведение. — Целую вечность не встречались с малюткой «Кутубией». Потускнела твоя красавица. Даже курочки не порхают, как прежде.

Гикуйю развел руками:

—

Да, не те времена.

—

А на улицах сплошной карнавал, — сказал Ма­тье. — Будто с цепи сорвались. Я и не подозревал, что в этом городишке столько напичкано. В этом паршивом городишке...

—

Миллион без трех сотен, — сказал бармен, и в го­лосе его проскользнуло нечто схожее с гордостью, — трех сотен тысяч, правда.

—

Плодитесь, плодитесь, я не против.

—

А что с цепи сорвались — это верно, — заметил

Гикуйю. — Именно с цепи, братишка, верно сказано. .Греби поближе к стойке, ополосни глотку по такому поводу.

Ник Матье приблизился к нему и небрежно пома­хал какой-то бумажкой, вопрошая:

—

Уж не ради ли паршивого глотка ты гонял по­сыльного в Шарбатли?

—

Нет, — ответил бармен, глянув на записку, — я тебя не звал.

—

Серьезно? — произнес Ник Матье. — Что ж, значит, мальчишка что-то напутал. Сделаем вид, что так оно и есть. Ты не против?

—

Ники, — сказал бармен тихо, — повторяю, я тебя не звал, хоть и рад тебя видеть. Я ничего не имею про­тив тебя, ты же знаешь. Но я тут ни при чем.

—

Значит, рад мне, говоришь? Ай, славно! Папаша Гикуйю безумно рад видеть Матье. Это уже удача. Нежданная удача, совсем