покладке на грунт на глубине двадцать один метр». Старший инженер-механик докладывает: «Пятнадцать метров… восемнадцать метров… двадцать метров… Стоп, обе машины!»
Легкий толчок. И вот мы лежим на грунте.
«Глубина двадцать два метра. Отрицательная плавучесть две тонны», доложил старший инженер- механик.
В половине первого обед. Стол накрыт в носовом отсеке. На обед суп, ромштекс и фрукты, как для офицеров, так и для команды. Все вкусно и в достатке.
Отсек довольно тесен и напоминает туннель. Иногда слабое бульканье свидетельствует о том, что мы лежим на дне Кильской бухты на глубине двадцать два метра. Из кормы доносится шум, какой производит при работе ручной насос.
— Что это? — спросил Шрайбер, один из нас, стажеров.
Командир промолчал, а боцман ухмыльнулся:
— Там кто-то пытается опростаться за борт, — охотно объяснил он. — А ватерклозет с ручным приводом. Рискованное мероприятие на глубине двадцать два метра!
Круглое лицо его сияло от предвкушения удовольствия. Он нашел возможность выступить с темой, которая будоражила его воображение. «Это еще что! — продолжал он яро. — Вот во время войны как бывало. Называется это „защемить задницу“, господин лейтенант. Защемить во имя отечества! Так как „круглые дукаты“ моряка, выброшенные за борт, всплывают на поверхность и могут выдать местоположение лодки. Один ветеран-подводник рассказал из времен войны такой случай. Они лежали на грунте тридцать шесть часов…»
— Не могли бы Вы найти для застольной беседы другую тему?! — сказал командир.
Мы провели на грунте два часа. Затем обучение продолжилось. Мы всплыли: сначала на перископную глубину, а затем — на поверхность.
От тяжелого воздуха немного поташнивало. Он был насыщен углекислотой и прогорк от запаха топлива.
С тех пор я много поплавал на лодках, и пребывание под водой стало для меня совершенно обычным делом, но воспоминание о первом погружении осталось в памяти навсегда. Потому что люди и вещи воспринимаются всегда ярче и памятнее либо при первой встрече, либо при расставании с ними…
По окончании курса я был назначен первым вахтенным офицером на
Я пришел туда пополудни. «Звезда Давида» была совершенно пуста. За стойкой скучала искусственная блондинка.
— Два больших светлого… и хозяина! — заказал я.
Она посмотрела на меня с удивлением, исчезла и вскоре вернулась в сопровождении маленького, толстого господина, который на ходу застегивал брюки. Это был далеко не Гарри Стёвер.
— Что Вы желаете? — спросил он с легким поклоном.
— Я хотел бы видеть Гарри Стёвера.
— Ах, вот как! — его голос звучал разочарованно. — Стёвера уже два года нет в живых.
— ?..
Он повернулся уходить.
— Как это случилось?
— Он повесился.
— Отчего же? — указал я ему на вторую кружку пива.
Он кивнул и сел.
— Вы знаете, старик Стёвер никогда не был бизнесменом. Он наливал бесплатно каждому матросу за его красивые глаза. И при этом набирался сам. В таком деле нужно кое-что понимать. А он думал, что достаточно стоять за стойкой и наливать пиво… Ого, ого!
Я поблагодарил и вышел.
По пути на вокзал я размышлял о судьбе Гарри Стёвера… «Почему, — спрашивал я себя, — он не обратился ко мне? Он так помог мне в свое время, а когда нуждался в помощи сам, то просто тихо ушел из жизни. Слишком горд, чтобы кому-нибудь стать обузой, и слишком добросердечен, чтобы утвердиться в мире торговцев и дельцов…»
Я уехал следующим поездом. В Бремене я сразу отправился на верфь. Лодка стояла у причальной стенки, ошвартованная к понтону. С высоты набережной она выглядела крохотной.
Я спустился в корпус лодки, чтобы представиться командиру. Он принял меня в своей каюте. Коренастый, жилистый офицер с жестким лицом, как бы изваянным острым резцом.
— Лейтенант флота Прин. Представляюсь по случаю назначения на
Он встал и подал мне руку.
— Вот Вы какой. Я уже знаю о Вашем назначении. Пока здесь для Вас нет никакого дела. Не хотите ли обратиться с просьбой о дополнительном отпуске?
Я сразу оценил ситуацию и энергично ответил:
— Так точно, господин капитан-лейтенант!
— Хорошо. Тогда отправляетесь, предварительно на неделю.
Я поблагодарил и, окрыленный, удалился.
Мне вспомнилось недавнее прошлое. Когда я был последний раз дома, мне встретился знакомый фенрих.[90] Во время нашего разговора он показал мне групповую фотографию своих друзей на Новогоднем вечере.
Среди всех лиц одно мне сразу бросилось в глаза: белокурая девушка из сада в Плауене, девушка, которой я подарил розы и поцелуй. Это было незабываемо!
Я попросил тогда у фенриха ее адрес, и написал ей.
Вскоре пришел ответ. Она благодарила меня за мое письмо и находила его очень забавным: ведь в Плауене она никогда не была… Все же спустя полгода она стала моей женой. И я никогда не раскаивался в путанице, которая нас сблизила…
Отпуск к жене закончился быстро. Через три дня я был отозван по телеграфу.
— Мы следуем в Испанию, — сказал мне командир по прибытии. — Для защиты германских интересов. — Его лицо сияло.
Лодка поспешно готовилась к боевому походу. Принималось горючее, одновременно загружались продовольствие и боеприпасы. Уже на следующий день мы вышли в море.
Мы думали, что напряженность в этой стране быстро разрядится. Однако это было только предгрозьем, которое вскоре разразилось грозой…
В канале мы провели испытательное погружение. Я находился в центральном посту. Отсеки поочередно доложили о готовности к погружению. Затем были поданы команды «Принять главный балласт!» и «Убрать пузырь из цистерн!»
При дифференте на корму раздался крик из носового отсека: «Торпеда, торпеда!» Я бросился туда.
Одна из торпед выскользнула из аппарата, и ее хвостовая часть торчала наружу. Четверо членов экипажа, пыхтя от натуги, удерживали ее от дальнейшего соскальзывания назад.
Было видно, что долго они не выдержат. Шаг за шагом торпеда смещалась в корму. И если лодка наклонится на корму хотя бы еще немного, то торпеда неминуемо выпадет из аппарата, покалечит людей, а в случае взрыва — развалит лодку.
