Че Гевара

грингос». Они проходят через Икитос, город, который во время войны переживал свой звездный час, когда требовался каучук. Затем Белем — не путать с большим Белемом в устье Амазонки. После очередного приступа астмы у Эрнесто, эффективно купированного в центре борьбы с желтой лихорадкой, путешествие продолжается на борту Сиене в компании с индейцами, их женщинами, детьми и отощавшими собаками. Шестнадцать человек плюс горный табак для обмена, это чересчур для четырех плывущих досок!

Обогнув Сан-Матео, судно, каких много на Амазонке, подходит к лепрозорию Сан-Пабло, неподалеку от притока Альтакаруари.

Глава V САН-ПАБЛО, СВЕТ ПРОКАЖЕННЫХ

В воскресенье 8 июня в три часа безлунной ночи и под потоками воды Сиене высаживает двух аргентинских пассажиров в Сан-Пабло. Темно-серая пелена висит над местностью и размывает контуры. Доктор Брессиани сразу предстает перед ними, чтобы проводить их в свое бунгало на сваях.

Внезапно между облаками появляется луна и освещает окрестности. Из тьмы выступают три различных фрагмента: маленький полуостров, выступающий в Амазонку, где их высадил Сиене, здесь живет более двух сотен человек: сиделки, монахи, кюре, врачи и, конечно, индейцы, коренные жители. Немного далее, на берегу реки, свайный городок, который служит гардеробом для врачей и, в некотором роде, профилактический тамбур, чтобы надеть резиновые перчатки и маску при входе и помыться при выходе, после неизлечимых лепрозных. Наконец приблизительно в километре собственно лепрозорий. Он насчитывает тысячу больных, более или менее пораженных, и расположен в этом громадном болоте, формируемом окрестностями реки-моря, постоянно во власти паводка.

После нескольких часов сна маленькая моторная лодка везет Миаля и Фусера на этап № 1 — «тамбур профилактики». Как только они переоделись, шум мотора сопровождает их к прокаженным, объявленным по большей части неизлечимыми. Первое впечатление простое: считаешь, что находишься в каком-нибудь поселке Амазонки. Та же группа деревянных хижин на сваях и в подтверждение, что «здесь как везде», каноэ и лодки, груженные кореньями, рапайей, свежей или сушеной рыбой.

Совсем скоро перед ними возникают лица прокаженных. Это не крокодил, которого наказали, а лепра. Укороченные болезнью пальцы рук или ног, вместо носа — рана, разъеденный рот. Все эти люди живут семьями, родители не соглашаются расстаться со своим потомством. Больные прибывают из излучин рек Укайали и Ярави, где эндемическая лепра является частью повседневной жизни. Время и привычка делают свое, люди смиряются. А это противоречит борьбе с болезнью и стремлению ее победить. Пораженные лепрой индейцы, находящие диким то, что у них хотят отобрать детей, представляют организованное сообщество. Некоторые продают разнообразные предметы обихода, которые им удалось выменять на изделия их промысла: рыболовные крючки или удочки. Другие обрабатывают землю или обзаводятся мелким бизнесом. Самые упорные и проворные могут оплатить моторную лодку. Что касается прокаженных, считаемых заразными, то они живут отдельно, в запретной зоне, куда, разумеется, зашли аргентинские врачи. Беглый осмотр наиболее пораженных убеждает доктора Гранадо и его «ассистента» Эрнесто, что эта лепра, какой бы тяжелой она ни была, не заразна. Чтобы это доказать, они прикасаются к самым больным, снимают с них бинты, которые делают их похожими на мумии. В последующие дни организовывают футбольные матчи между пациентами и персоналом госпиталя. Фусер и Миаль играют только в команде прокаженных.

Спустя некоторое время Эрнесто сам оперирует пациента с больным локтем. Операция проста и состоит в разрезании бугорка, который стесняет сгибание руки. Как только к пациенту возвращается полная подвижность, вес доктора Гевары среди индейцев стремительно поднимается. Его искренность создает ему ауру, какой не имеет ни один другой врач, даже подвижный Альберто. Прокаженные становятся его братьями. Он помогает им больше словом, нежели лечением. Он ест вместе с ними и вообще держится на равных, что очень нравится.

Много лет спустя журналист Энди Дресслер посетит госпиталь Сан-Пабло, где встретит Сильвио Лозано. Сильвио подтвердит, что Эрнесто спас ему жизнь. Сегодня хозяин бара «Че» рассказывает:

— В 1952 году я был одним из многочисленных прокаженных, приговоренных к скорой смерти. Немногие из моих товарищей выжили. В наше время есть всякие лекарства против лепры, а в то время не было ничего. Однажды поздно ночью — я никогда не забуду — в Сан-Пабло вошел незнакомый врач, молодой человек, которому не было еще и двадцати пяти лет. Худощавый, симпатичный. Производит впечатление очень своенравного, но не сильного физически. Говорили, что он аргентинец.

У меня были только кожа да кости. Лепра поразила левую руку и медленно поедала меня. А тут еще температура и опухоль. Стреляющая боль периодически пронизывала тело, как если бы капли кипящей жидкости падали мне на кожу. Врачи станции вынесли приговор…

Однажды утром, когда от боли у меня уже текли слезы, я попросил, чтобы мне хоть как-то помогли. Новый врач сидел прямо на земле, как йог. Помню, что он читал книгу, по-английски. Я так ослаб, что у меня не было сил протянуть ему руку. Он взял ее, долго ощупывал и вдруг резко, что меня удивило, поднялся и выскочил из комнаты. Через несколько мгновений вернулся и сказал: «У вас задет нерв, нужно оперировать». Несмотря на успокаивающую прохладную руку на моем лбу, я испугался. «Если ничего не делать, вы умрете», — настаивал он. Когда мне воткнули две иглы в рану, я заорал как безумный и все искал взглядом молодого врача, потом потерял сознание.

Он спас меня. Это положило начало новой эры в лепрозории, хирургические инструменты не успевали ржаветь. Через много лет, будучи министром экономики на Кубе, он написал мне и спрашивал о моем здоровье.

Однако два странника судьбы не могут бесконечно оставаться в Сан-Пабло. Прокаженные с болью в сердце наконец отпускают их. Они решают сделать для путешественников плот.

14 июня — двадцать четвертая годовщина Эрнесто. Девушки колонии, прокаженные и здоровые, целуют его по двадцать четыре раза каждая. В звуках импровизированного бала находят название для плота: «Мамбо-Танго». Мамбо — ритм, который в то время произвел настоящий фурор, а танго — танец, такой дорогой сердцу аргентинца. Судну дает название почтенный и милый доктор Брессиани, неплохо играющий на саксофоне. Этим вечером Эрнесто поет единственное танго, слова которого он знает наизусть, ради прекрасных глаз санитарки, чахнущей от любви к нему.

19-го больные организуют прощальный праздник для двух иностранцев, которые скрасили их жизнь. На пристани под мелким и теплым дождем их ждут семьи прокаженных, считавшиеся до появления аргентинцев заразными, соратники по футбольной команде. Увидев Фусера и Миаля, они кричат «ура», переходящее в пение, ему вторит музыка белой колонии. В течение многих часов инструменты одних сменяются голосами других. Уже поздно ночью, на прощанье, больные неумело выражают друзьям восхищение и желают звездного будущего на «Мамбо-Танго».

Когда очередной оратор закончил говорить, Фусер и Миаль чуть не плачут. Младший подталкивает старшего. Альберто бессвязно бормочет, прежде чем находит нужные слава, способные выразить их чувства и радость от встречи с такими прекрасными людьми. Музыка возобновляется с новой силой, очередной больной, «учитель», берет слово, взрывы аплодисментов, грянула прощальная песня. Она вызывает спазмы в горле путешественников, когда они удаляются на своем плоту, который должен устрашать злых духов, что встретились бы на реке. Так это представляли себе индейцы.

«Мамбо-Танго» скоро исчезает из виду. Ребята долго молчат. Миаль держит руль, а Фусер хочет написать при свете фонаря своей матери. Как будто она одна заслуживала немедленно узнать о прощании с прокаженными Сан-Пабло.

«Чтобы проститься с нами, больные объединились в хор. У аккордеониста не было пальцев на правой руке, он заменил их палочками, прикрепленными к кулаку. Певец был слеп, и почти все обезображены сильной формой лепры, которая присуща этому региону. Все в свете фонарей и плошек.