Он заставил меня пересказать и маршрут, и адреса явок, и пароли. Я выложил все без запинки.
— Ну и память у тебя, — улыбнулся он.
— Ничего.
— Вот что я забыл еще… Никакого оружия не бери. Все оставь здесь.
— И пистолет?
— И пистолет. Документы у тебя хорошие, в случае чего вывезут, а пистолет или даже какой-нибудь патрон, если их найдут у тебя… Сам понимаешь.
Я ничего не ответил. В конце концов, не ему, а мне идти туда. Уж как-нибудь сам разберусь. На пятнадцать метров я сбивал пробку, поставленную на горлышко бутылки, и этот козырь следовало держать при себе.
Он, видимо, понял меня и подозвал Близнюка:
— Смотри, тебе поручаю, чтобы у Громова не было никакого оружия!
Сашка ухмыльнулся во весь рот:
— Что ж я — силой у него отбирать буду?
— Повторите приказание, товарищ Близнюк!
Близнюк напустил на себя серьезную мину и вытянулся.
— Есть, отобрать оружие у старшего лейтенанта Громова!
— Ну вот и выполняйте… Не сейчас, конечно, а когда выйдете к боевому охранению.
— Слушаюсь!
— Ну, Андрей… — И комиссар неожиданно обнял и поцеловал меня. — Желаю тебе удачи.
Мы попрощались, и я отметил про себя, что Глушко даже носа не высунул из своего шалаша.
Метров триста нас провожала Таня, и наконец, когда под ногами захлюпала вода, я попрощался и с ней.
Стало прохладно. Кругом, как молодой лесок, поднимались камыши. Высокие стволы, неохотно расступаясь, тотчас смыкались за нашими спинами. Сочно чавкала под ногами болотная жижа. Хлопая Крыльями, прямо на нас вылетел выводок крякв.
Близнюк проводил их взглядом.
— Я думаю, мы к городу пробиваться будем. Там Балицкий в плавнях сидит.
Я ничего не ответил.
Некоторое время мы шли молча. Стало суше, и шаги наши были почти бесшумны. В прибрежном селе беспокойно лаяли собаки. Когда они затихали, слышались хриплые звуки патефона. Под фанфары и барабанную дробь женский голос тоскливо пел о Лили Марлен.
Близнюк остановился и погладил рукой гранату.
— Подсыпем им музычки, а?
— Делать мне больше нечего!
Секунду Близнюк постоял, прислушиваясь, и догнал меня. Брови его были нахмурены.
— Сидим, сидим, будто цыплят высиживаем…,
— Ничего, скоро перестанем.
— Ты думаешь, батя все же будет пробиваться к Балицкому?
— Ничего я не думаю.
Глушко не был похож на человека, легко меняющего обжитые места, и я догадывался, что предстоит отряду. Вся его пресловутая операция рассчитана только на то, чтобы обеспечить отряду привычное болотное существование. В ночь на шестнадцатое он поднимет народ и, прорвав цепь заграждений, снова появится в Соломире. Дать по зубам Метцнеру, разогнать полицаев, повесить на городской площади десяток предателей — вот, пожалуй, и все «стратегические» задачи, которые ставит перед собой Глушко. Балицкий же, видимо, должен предпринять отвлекающую операцию где-то в другом районе, возможно недалеко от города.
В том, что к участию в операции как-то привлекался Балицкий, был, конечно, некоторый сдвиг в сторону, противоположную тактике «волостной войны», столь характерной для Глушко, но только сдвиг, и не больше. Допустим, все пройдет как нельзя лучше: удастся разгромить соломирский гарнизон, повесить Штанько, захватить живым Метцнера.
На месте Метцнера появится какой-нибудь новый комендант, вместо охранного батальона немцы перебросят сюда полк или два, уже накрепко обложат плавни и, как только встанет Днепр, без особых хлопот покончат с отрядом.
Нет, только подвижность и скрытность, непрерывное движение могли обеспечить успех партизанских действий и живучесть отрядов. Этому учил весь опыт военной истории — и вольные отряды Мансфельда в Тридцатилетней войне, и знаменитые «корволанты» Петра Первого, и, в первую голову, действия Давыдова, Фигнера и Сеславина в 1812 году.
Минут десять мы молчали, прислушиваясь к хлюпанью воды под нашими ногами. Потом я сказал:
— Понимаешь, какая штука, Сашка… Дело не в Соломире и не в Балицком. Дело в том, что надо выползти из этих плавней, надо пройтись по степи… Понимаешь? Комендатуры, железнодорожные станции, мосты — чтобы кипело все!
Близнюк хмыкнул, высморкался на ходу.
— Ну, насчет степи, ты это загнул… Мы потому и держимся, что к нам ни с земли, ни с воздуха не подберешься. А в степи… Звено «мессеров» — и нам так впаяют, что только дым пойдет!
— Чепуха! Голову надо на плечах иметь, вот что… Марши — только ночью! А днем… Вспомни, как мы выходили из окружения!
— Ничего выходили… Половину по дороге оставили.
— Так в боях же! А от авиации? Только дважды нас и проутюжили, и то за нашу собственную дурость… Нет, Сашка, ты уж это брось, я тут все обдумал!
Не знаю, был ли Близнюк сражен моими доводами или ему лень было спорить, только он ничего не возразил и лишь минут через пять осторожно спросил:
— Ну, а батя как? Говорил ты с ним?
— Как, как… Сам знаешь, как. Домкратом его поднимать надо.
У железной дороги мы долго лежали в колючих и хрустких кустах молочайника. Было отчетливо слышно, как за насыпью, в дзоте, ворчливо переговариваются немцы. В плавнях урчали лягушки. Голоса их сливались в сплошной гул, и временами казалось, что там стоит бесчисленное множество телеграфных столбов и ветер гудит в их туго натянутых струнах.
— Ша! — схватил меня за плечо Близнюк. — Фрицы идут.
Через полминуты я услышал легкий шорох. Доносился он откуда-то из-под основания насыпи. Присмотревшись, я различил там темное пятно — видимо, это была труба для сточных вод. Три человеческие тени возникли там, три немца, вооруженных автоматами, останавливаясь и прислушиваясь, безмолвно прошли мимо нас по тропе. Они были так близко, что в лицо нам ударил сладковатый запах дешевого одеколона и противопаразитного порошка.
Близнюк шевельнулся, и я увидел, как ствол его автомата медленно поднимается вслед немцам. Я схватил его за руку и сжал ее с силой. Сашка резко повернулся ко мне.
— Э-эх… — скрипнул он зубами.
— А ты спокойней. Всегда успеешь.
Он посмотрел на меня с презрением.
— Осторожный ты что-то стал.
— Станешь тут.
Прошло еще несколько минут. Близнюк обиженно молчал.
Я наметил путь и поднялся.
— Стой, — шепотом сказал Сашка. — Черт
Он отстегнул от пояса флягу.
— Самогон?
