ведали, как это делается, вы же знаете пасторов, они такие все образованные, а в вопросах любви ни в зуб ногой, может, даже в первую брачную ночь они встали на колени и попросили Боженьку маленько просветить их о том, как же тут управиться, и, может, он им плохо объяснил, да помолчите уж, не смешите меня, но так, между нами, что до мадам Ариадны, она мне как дочь, я же с ней с детства вошкаюсь, мою там, тальком припудриваю и всякое такое, я даже задик ее малюсенький целовала, когда она была ребеночком, так что можете себе представить, я уж вам не стану про нее так уж подробно рассказывать, она вчера подарила мне сумочку из крокодильей кожи, новенькую совсем, сколько уж она стоила бог ее знает, и она едва вылезла из такси позавчера, я только из поезда вышла, она как хвать мою сумищщу, это своими-то ручками, как у прынцессы, в общем, обожает меня, и сказала мне, чтобы я себя не перетомляла, чтоб ей ужин подавала в полседьмого, чтобы в полвосьмого уже я могла уйти, вот такая она заботливая, уж мне не в чем ее упрекнуть, ежели ее и есть в чем упрекнуть, только в том, что она за этого Диди замуж вышла, это тайна, покрытая мраком, как племянница мадемуазель Валери могла, не пойму, но она всегда такая вежливая, уважительная, теперь, когда мы одни, я ей подаю покушать то, что мне заблагорассудится, ежели рыбку морскую, то и рыбку, а если живот вдруг заболит, готовлю рагу из белого мяса под белым соусом, и никогда ничего не скажет, никаких замечаний, всегда всем довольна, а она, между прочим, образованная, у нее диплом об образовании и всякое такое, и вы бы видели, как она ест, никогда не чавкает, это врожденное, не хухры-мухры, высший свет, вы бы видели, как она, еще тетя была жива, на лошади изячно каталася, мадемуазель ей разрешала, лучшая наездница в Швейцарии была, но после того как замуж вышла, все, никаких тебе лошадей, да и из высшего света больше никого, мне от этого тошно, совсем они ее затюкали, эти ничтожества, а она такая простая, не гордая, иногда даже руку мне могла поцеловать, представьте, такая уж важная персона, а вот оно как, хоть и все от тети-то она унаследовала, как-никак единственная племянница, а уж какая чистоплотная, ванну принимает два или три раза в день, клянусь вам, но она при этом даже губ не красит и пудру ни-ни, раз я ей предложила хоть чуть-чуть напудриться, она улыбнулась мне, но не ответила, ох, вы бы видели, какая у нее фигурка и спереди, и сзади, ух, как она ладно сложена, ягодички, как у статуэтки, просто подушечки, для любви предназначенные, а муж ее, я вам гарантирую, в постели не очень-то, постель не греет, как говорится, раз-раз, но ничего лишнего, то есть красоту ему не оценить по достоинству, мне даже больно думать, что этот петушок с его бородушкой всем этим пользуется, да что вы от меня хотите, я француженка, и у нас свобода слова, мне ж обидно, что она транжирит свою прекрасную молодость на эдакого Диди, он ее не достоин, и если уж сказать вам по-честному, мне бы хотелось, чтобы она себе дружка завела, он ее не заслужил, Бог уж меня простит, я вслух боюсь сказать, красавца ее достойного, арыстократа, как те, что приходили во времена мадемуазель Валери, и конечно же, молодого, в расцвете сил, но, увы, она не из таких, она пальцем не шевельнет, чтобы завести дружка, мушшинам, им надо, чтоб физиономия раскрашенная была, всякое там кокетство, и чтоб задом крутила, но это не в ее стиле, она, может, и не рассчитывает на мушшин, вы знаете, у этих образованных свои причуды, а она еще такая чтица, читает в ванне даже, это вредно для здоровья читать в горячей воде, а она читает, даже когда мылится, я видела как-то раз: кладет книгу на кран и читает стоя, склонившись над страницами, пока мылит свое тело, такое уж красивое, хотите — верьте, хотите — нет, она читает, даже когда зубы чистит, она поворачивает странички книги и чистит, ну как вы чистите, а вокруг все розовое, бедняжечка Мариэтта должна все чистить-мыть, козел отпущения для всех вокруг, я иногда кровать за ней убираю и даже там книжки нахожу, может, она читает, и когда Диди ее обрабатывает в постели, цыц, молчите, не смешите, да я знаю, для нее муж вообще пустое место, но она и не пытается дружка завести, сплошное чтение да чтение, серьезное причем, и еще на пианине играет, но ничего такого веселого, все серьезное, как на похоронах, спеть ничего не получилось бы, и вот этот Диди, пианины, книжки, это не жизнь Для такой красивой женщины, против книжек-то я ничего не имею, это неплохое развлечение, я тоже одну прочитала в больнице, когда фиброму оперировали, но надо ж меру знать, и потом, что до религии, я-то, ясное дело, католичка, но она- то, она воспитана в протестантском духе, ну вы ж понимаете, честность, никаких тебе шуточек и прибауточек, а что касается религии, я думаю, есть одна вера, все религии-то из одного корня растут, и вообще, если хорошенько подумать, самая удобная религия у евреев, потому что есть один Боженька и никакой тебе путаницы, разве что, конечно, это евреи, но из того, что я тут наговорила, не следует делать вывод, что я мужу рога наставляла, это я так, ради красного словца, я-то сама ни на кого другого даже и не взглянула, в общем, была образцовая супруга, но это потому, что он того стоил, ну все, я закончила тут все начищать, теперь говорите мне о любви, ну-ка скажите мне еще что-нибудь нежное.
Взгромоздившись на лестницу с фонарем в руке, маленькое создание гримасничало и внимательно изучало себя в зеркале на стене, затем накрасило губы, припудрило квадратное личико, пригладило угольно-черные ресницы, полизав палец, смочило слюной родинку, улыбнулось своему отражению, спустилось и помчалось на другой конец подвала, вдоль сочащихся влагой стен, утыканных гвоздями. Добежав до лежащего на полу человека, странная особа приняла грациозную позу, уперев руку в бок, мурлыкая что-то про себя с умной, понимающей улыбкой на губах. Он вздрогнул, поднялся, оперся на стену, провел ладонью по окровавленному лбу.
— Добрая неделя, — пропела она низким контральто, — да, добрая неделя. А скажи мне, милый человек, как тебя зовут и из достойной ли ты семьи?
Но он только молча смотрел на нее, зачарованный видом этого странного существа без шеи, потому она пожала плечами и отвернулась. Резко отбросив назад шлейф, она стремительно прошлась взад — вперед, цокая каблучками бальных туфелек, взмахивая подолом желтого сатинового платья и яростно встряхивая веером из перьев.
— Мне, собственно, все равно, поскольку замуж я не собираюсь, — сказала она, вернувшись к нему и по-прежнему шумно обмахиваясь веером. — Но вообще-то какая неблагодарность!
Мало того, что ради тебя я вынуждена была раскраситься, именно меня ты увидел в слуховое окошко, когда замертво лежал на улице — притворялся или правда без сознания, я уж не знаю, и именно я предупредила своих дядьев, и они вышли, когда эти здоровенные белокурые бестии скрылись из виду, подобрали тебя и притащили сюда! И вот ты в укрытии. Здесь, у моего отца, богатого антиквара, я, кстати, его единственная наследница, но я еще собираюсь замуж за известного врача, чтобы трясти своим веером в модных салонах. Я очарую его, напевая ему, что в моих руках он найдет тихую пристань безоблачного счастья. У меня еще есть сестра, красавица, но я не боюсь соперничества с ее стороны: она слепая, и, потом, у нее не очень-то с головой! Да, кстати, доктору полагается двойное приданое — из-за моей спины! Сестру ты скоро увидишь! Она еще спит в своем личном подвале! Ох, какая же она красивая, я горжусь ею с самого детства. Но никто не смеет коснуться ее взглядом! Она священна! Вот какие у меня двойственные чувства! Я знаю столько слов! Спроси, спроси у меня какое-нибудь трудное слово, и я сразу скажу, что оно обозначает! Все объяснения знаю! Я с первого взгляда определяю, какой у человека характер! Это страх, ты понимаешь? А моя сестра — она еще красивее тебя! Вот досада, я просто в ярости, мой милый! Это означает, что из-за мужа доктора, с двойным-то приданым, меня примут в известных, уважаемых, знаменитых салонах, и увидишь, как уж я там буду обмахиваться веером! Да — да, я знаю, что люди рождаются свободными и равными в правах, но это продолжается недолго! Вот так, милый друг! Через год или через три, ты сам увидишь! Им мало будет уже бить нас, заставлять нас лизать языком их грязные полы, подвешивать нас за связанные сзади руки. Погоди, я буду кричать! Вырывать у нас ногти, жечь нам кожу, топить нас в воде! Через год или через три им и этого станет мало! Их беззаконие поднимется выше неба, говорит мой дядя, тот, что по духовной части, мой великий дядя. Они жуть что натворят, — завопила она, обмахнулась веером, закружилась и завизжала снова: — И все жители будут их оправдывать! Это дядя говорит! Почитай газеты, узнай что к чему, невежда! А знаешь ли ты, когда приходит Шабат, что делают мои дядья, тот, что великий, и тот, что коммерсант, что они делают, невзирая на наше горе? Они смотрят друг на друга и стараются засмеяться, потому что Шабат — день Господа нашего и день мира, и полагается быть счастливым в этот день! Вот какие у меня дядья! Так что уважай их! Они даже научили меня молитве! Я сейчас тебе быстро ее прочитаю, слушай внимательно! Я начинаю! «Но мы ведь — Твой народ, сыны Твоего союза; сыны возлюбившего Тебя Авраама, которому Ты клялся на горе Мориа; мы — потомки единственного его сына Ицхака, который был связан на алтаре; мы — община Иакова, первородного чада Твоего, которого Ты, из любви к нему и радости с ним, наименовал Исраелем. Благословен Ты, Всевышний, Царь вселенной, Который избрал нас из всех народов и дал нам Свою Тору. Вот почему, каждое утро,
