Духи предпочли новых жильцов по улице Андерса — пожилых супругов, продавца и портниху. Их многоэтажка была построена после войны на развалинах стоявшего на углу каменного дома.
Несколько лет тому назад они почувствовали, что в квартире кто-то есть.
Нельзя сказать, чтобы этот «кто-то» вел себя враждебно. Он мог постучать в дверь. Сбросить крышку в пустой кухне. Иногда топал по полу. Гладил кота. Кот его обнюхивал, урчал, подставлял мордочку, чтобы почесали. Думали, что видит ребенка, но кот вспрыгивал на стол, задирал голову и всматривался. Перед ним стоял кто-то высокий. Нет, это не может быть ребенок. Намного выше… Иногда их навещала целая толпа. Начиналась сутолока, возня. Жильцам казалось, будто они окружены беззвучным, немым шумом.
Решили, что их посещают духи родственников. Например, невротичного шурина-украинца.
Поставили его фотографию и зажгли перед ней свечу-громницу. Умные люди подсказали, что если пламя начнет подрагивать, заколышется или вообще погаснет, значит шурин чем-то недоволен или чего-то на этом свете не доделал.
Но свеча горела ровно, и они решили: шурин-украинец здесь ни при чем. А может мама? Или брат?
Снова поставили фотографии и зажгли громницу. Не сводили с нее глаз целую ночь. Но пламя было еще ровней, чем у шурина.
Пошли к священнику. Он не знал, чьи души могут блуждать по их дому, но помолился, произнес что-то на латыни и окропил освященной водой каждый угол.
Однако кастрюли греметь не перестали, а кот по-прежнему здоровался с невидимым гостем.
Молились святому апостолу Иуде Фаддею, помощнику в делах безнадежных.
В конце концов, обратились к экзорцистке.
«В вашем доме, — ответила она, — живет пятеро Домовых и восемнадцать Сопровождающих Душ. В ближайшее время обещаю вывести их на другой уровень бытия».
Однако вывести души на другой уровень бытия у экзорцистки не вышло. Они предпочитали прежний, на Андерса.
О том, что духи — еврейские, первой догадалась жена. Еще бы, евреи жили когда-то во всей округе, а во время войны здесь было гетто.
— Может, ты и права, — согласился муж.
— Отец торговал на Керцеляке одеждой, — добавила жена, — и сам знал многих евреев.
— Известное дело, — кивнул муж. — Жидовья там было, как грязи.
— Как ты выражаешься! — набросилась на него жена.
— Я не со зла, — стал оправдываться муж, — просто так оно и было.
На них стали сыпаться неудачи.
Сперва возили на пригородные рынки одежду с оптовых складов, но люди вдруг перестали ее покупать.
Потом возили капуччино… И его покупать перестали.
Шили теплые шапки-капоры, но не было морозов.
Стали шить женские юбки. Хозяйка модного магазинчика заказала у них партию юбок из ткани с большими, золотисто-желтыми подсолнухами. Юбку с подсолнухами на темно-синем фоне носила во время визита в Польшу английская королева, так что в тот год на всех базарах это был самый модный рисунок.
— Вы так хорошо шьете, — похвалила их хозяйка модного магазина, — вот только не пойму, почему никто не покупает ваши вещи?
Они дали объявление к газету. Откликнулся предприниматель, которому срочно требовались надомники. Обещал приехать. Но так и не появился. «По дороге к вам попал в аварию», — позвонила спустя месяц его жена.
Тогда они заподозрили, что невезенье как-то связано с еврейскими духами и пригласили домой раввина.
Раввин начал так:
— Моя бабушка родилась в Балигроде. Но она знала Варшаву, и из ее рассказов я запомнил это слово — Налевки. Это было единственное польское слово, с которым я приехал в Варшаву. На-лев-ки…
— Здесь, здесь, — оживились хозяева и показали ему улицу за окном. — В бабушкино время это были Налевки, при коммунистах — улица Новотки, при демократах стала улицей Андерса… Но скажите, ребе, чего хотят от нас еврейские души? Мы ведь им ничего плохого не делаем.
— Не удивляюсь, что вы чувствуете тут присутствие евреев, — задумался раввин. — Скорее удивляюсь тем, кто его не чувствует.
— Я всегда за них так переживаю, — вздохнула жена. — Вот только вчера, в сериале, еврей пришел из гетто с внучкой и просил людей, чтобы ее спрятали. Я даже расплакалась. А потом он заказал в пивной свиную голяшку, проглотил мышьяк и запил пивом. Ну разве я не рыдала? — повернулась она к мужу.
— И что? — заинтересовался раввин, — Внучка выживет?
— Выживет. Этот сериал уже когда-то был, она выжила, так что сейчас все будет хорошо. И чего, скажите, ребе, могут хотеть от нас еврейские души?
— Не знаю, — признался раввин. — В нормальное время душа уходит на небо, но война — это было ненормальное время.
— Здесь шли битвы. Тут не хоронили останков. А души тех, кого не похоронили, тоже идут на небо?
— Не знаю, — сказал раввин.
— Может, непогребенные души так и блуждают по свету?
— Не знаю.
— Но что ребе может для нас сделать?
— Молиться. Я могу только это…
Он достал молитвенник и прочитал на иврите псалом.
Тот самый, о Пастыре, рядом с которым ни в чем мы не будем нуждаться. Который покоит нас на злачных пастбищах и водит к водам тихим. С которым не убоимся даже в долине смертной тени, чей посох успокаивает нас и в чьем дому мы пребудем многие, многие дни…
Ёся Браун?
Как и отец хозяйки, он торговал на Керцеляке. Отец хозяйки — одеждой, а Ёся Браун — мелкой галантереей.
Он был коренастый и низкорослый, рассказывала Ёсина дочь, Яся-Йохвед.
А вот Митек, брат отца, тот был высокий. Перед войной тоже держал лавочку на Керцеляке, а в гетто состоял в погребальном братстве.
Если кот новых жильцов прыгает на стол, как будто видит кого-то высокого, это может быть сосед с Керцеляка, Митек Браун.
Может, родственники Дорки?
Да, у нее были родители, дед и бабушка, многочисленные дядьки, шурины, племянники и братья — и все высокие, и все оттуда, с Валовой.
— Ну как, пани Дорка, такое возможно?
— А почему бы нет? Все были хорошего роста.
Отец Дорки, Якуб, был довольно высоким.
И брат Ицек был довольно высоким.
И дядья ее, мамины братья Шлойме и Хаим, тоже были хорошего роста.
И мужья теток, маминых сестер, тети Хинды, тети Рейзл, тети Розы и тети Песи тоже на рост не жаловались.
