личного бессмертия, человеческой судьбы в вечности и преимущество христианского ответа на них».
Чувствуете этот ни с чем не сравнимый аромат гнили, нечистот и паленой человечины? Так пахнет средневековый город, где нет канализации и водопровода, зато в изобилии есть церкви и инквизиция. Если вы подцепите здесь дизентерию, вас никто не вылечит, зато если вы изложите еретическую идею, вас очень быстро избавят от нее с помощью костра, дыбы и других убедительных христианских ответов на «вечные вопросы».
Бурлака пишет: «Инструментализм и прагматизм — это также идеология. Но вопрос стоит еще глубже. Образовательные модели, реализуемые через новые вузы — провозвестники новой эпохи. Дело не в капитализме и свободном рынке, а в том, что мир переходит из индустриальной эпохи в информационную. Знание приобретает такую силу, о которой не мог мечтать Фрэнсис Бэкон, производство и потребление информации приобретает совершенно специфичные черты. В этом свете проблема свободы и рабства человека встает с особенной остротой и в специфической форме. Новая эпоха предлагает христианско-гуманистической цивилизации новые мифы и новые идеологии, являющиеся неоязыческими по существу. Неоязычество возникает из своеобразного искажения идеи свободы, предлагая человеку миф об информационном „деидеологизированном“ плюрализме. Церковь должна дать комплексный ответ, не сводящийся к запрету смотреть телевизор во время поста».
Ответ господствующей церкви на любые вызовы науки, техники, социальной философии всегда был одним и тем же: столб на площади и костер. Другого ответа у ортодоксальной христианской церкви и быть не может: от Цельса до Рассела не было в истории ни одного открытого диспута, который бы эта церковь не проиграла. Каждый диспут доказывал явно и неопровержимо: ее учение — вздор и свинство, ее адепты — негодяи и подонки общества, ее принципы — обман и насилие.
Вы слышите, люди? Пепел Джордано Бруно стучит в ваше сердце.
3. Почему я иду добровольцем на эту войну.
Я — рационалист, сторонник научно-технического прогресса и последователь религии Wicca. Джихад объявлен мне и как рационалисту, и как стороннику прогресса, и как виккану — «ведьмаку» и «неоязычнику».
Моя религия призывает к разумным компромиссам и осуждает любой конфликт, направленный на уничтожение людей и культур, в Wiccan Rede сказано: «Live and let live» (живи и дай другим жить). Но я иду на войну, потому что ни с какими моджахедами не может быть компромиссов. С православными моджахедами — тоже. В книгах, которые они называют священными, считают абсолютной истиной и словом своего бога, сказано:
«Приносящий жертву богам, кроме одного Господа, да будет истреблен». (Исход, 22:20).
«Побей его камнями до смерти, ибо он покушался отвратить тебя от Господа, Бога твоего» (Второзаконие, 13:10).
«Жертвенники их разрушьте, столбы их сокрушите, и рощи их вырубите, и истуканов богов их сожгите огнем» (Второзаконие, 7:5).
«И если какая душа обратится к вызывающим мертвых и к волшебникам, чтобы блудно ходить вслед их то Я обращу лице Мое на ту душу, и истреблю ее из народа ее». (Левит, 20:6)
«Ворожеи не оставляй в живых». (Исход, 22:18).
Какой компромисс может быть с силой, которая по своей природе враждебна человеку?
Какой компромисс может быть с эпидемией чумы или с нашествием саранчи?
Поиск компромиссов с агрессивным церковным движением, открыто говорящим: «я — ваш враг и я сотру вас с лица земли» — это политика полного бессилия и бесчестия.
Старое ремесло, викка, выдержала тысячелетнюю борьбу против ортодоксально-христианского тоталитаризма в Европе потому, что никогда не поступалась своими представлениями о чести, свободе и независимости.
Некогда всесильная ортодоксальная теократия в цивилизованном мире разгромлена, неотвратимый ход прогресса переломил ей хребет и вырвал ее ядовитые зубы. Она может только ползать в темных уголках Европы, рыться в отбросах и изредка плеваться ядом.
А мы живы и живо наше старое ремесло, наша религия.
Сила и жизнеспособность социальной группы проявляется только в открыто объявленной и реальной готовности к любому, даже предельно жесткому конфликту в случае угрозы своему праву на существование.
Сейчас — именно такой случай. В прошлом веке не добили восточно-христианскую теократию, и она снова подняла голову в России. И снова возникла линия фронта:
По одну сторону — православные моджахеды, которые хотят превратить эту часть мира в огромную клерикальную помойку средневекового образца. Это — мои враги.
По другую сторону — люди разных убеждений, готовые отстаивать цивилизацию, прогресс и свободу. Сражаться в одном строю с ними я почитаю своим естественным долгом.
Мы обязательно победим. Мы победим, даже если численный перевес будет какое-то время на стороне противника. Мы победим потому, что любой успех православных моджахедов в этой войне будет разорять их самих, причинять ущерб их сторонникам и нести всевозможные лишения их семьям. Господство православной церкви 100 лет назад уже привело страну к нищете, голоду, междоусобной бойне и распаду. И сейчас любая попытка возвращения этого господства отзывается признаками таких же бед. Они будут ослаблять сами себя, и в один прекрасный день, как 100 лет назад, предстанут тем, чем и являются: испуганной толпой легковерных глупцов и кучкой амбициозных негодяев.
В этот день они проиграют войну, которую сами и затеяли. И мы постараемся, чтобы эта война была для них последней.
4. Что будет, когда мы победим.
Православных моджахедов не устраивает положение одной из религиозных субкультур, они хотят быть единственными и общеобязательными. Послушать апологетов православия, так все науки и искусства — исключительная заслуга их церкви. Как будто не было ни Античности, ни Возрождения, ни Просвещения, как будто православная церковь — единственный фундамент цивилизации.
Доигравшись 100 лет назад до кровавой бани, эта церковь дождалась, пока свинство, которое она тогда творила от имени «отца, сына, святого духа и православного народа», перестанет быть актуальной темой. Теперь она снова завела старую шарманку о своей «культурообразующей роли» и жаждет провернуть все это по второму разу.
На самом деле православная церковь не дала ничего человеческой цивилизации.
Бестолковая имитация мысли в философии, дегенеративный трайбализм и паранойяное ханжество в литературе, пещерный примитивизм в изобразительном искусстве и воинствующий обскурантизм в науке — вот плоды влияния православия на культуру.
А чего еще можно было бы ждать от православного мистицизма, в котором человеческий разум, чувства и тело объявлены скверными, а все лучшие человеческие качества — свободомыслие, знание, красота, любовь — считаются греховными и богохульными?
Единственный и закономерный продукт христианской ортодоксии — это темные века.
Но наглое вранье о «православных корнях культуры» заинтересовало постсоветскую политическую верхушку, искавшую какую-нибудь национальную идею — т. е. большую идеологическую ложь, которой можно оболванивать людей.
Сейчас создана целая индустрия, в которой церковникам приписываются достижения, с которыми они рядом не стояли, великие деятели науки и искусства посмертно «воцерковляются» (про них сочиняют, будто они были искренне верующими православными прихожанами). В учебники и популярную литературу включаются такие бредовые рассказы о «чудотворности» православного культового реквизита, которые даже первобытный индеец из дебрей Амазонки счел бы диким суеверием.
Когда мы победим (а мы обязательно победим), встанет вопрос, что делать со всем этим безобразием (в частности, с гражданином Бурлакой и с его единомышленниками). Что делать с их правоверной церковью, с их «христианскими институтами» и «духовными академиями», с их «народными движениями» за «православие, самодержавие и соборность» и за «исконно-посконную нравственность против вражьих влияний», с их «традиционной православной культурой».
Нет, разговор конечно не идет о том, чтобы взрывать храмы, сжигать иконы и расстреливать
