а переучиться на новые я так и не смог — скорее, из чувства внутреннего протеста, чем из-за старческой заржавленности мозгов. Ну не могу и всё. Вождение для меня — это мои руки на тёплой кожаной обивке руля, это древний инстинкт, чувственное слияние с машиной, её живая дрожь, ощущение себя кентавром, всадником, чёрт возьми! — а не эта нынешняя хренотень, когда всё шкандыбает само, а ты знай себе в приборы пялишься, как даун. Так и остался пешим — и, надо сказать, ни капли не жалею об этом. В моём возрасте движение — это всё, а шастать по спортклубам у меня нет ни времени, ни желания. А так туда- сюда шоппингом пройдёшься — глядишь, и набегал необходимый для здоровья минимум. Интернет- магазинами я не пользуюсь принципиально. Может, потому и в отличной форме до сих пор.
Так я размышлял, лениво цепляя взглядом проносящиеся мимо урбанистические виды, которые, надо же, никто и не думал от меня прятать. С другой стороны, мне ничего и не объясняли. Шофёр мой оказался не из болтливых, а, может быть, таковы были данные ему инструкции, в общем, он включил, «с моего позволения», душещипательного Вивальди, после чего целиком и полностью отдался дороге. А та, надо сказать, интриговала меня всё больше и больше. Почему-то я думал сперва, что меня повезут на Лубянку. Дурацкий стереотип. Когда центр Москвы остался позади, я вспомнил, что где-то на Юго-Западе, кажется, некогда располагалось аляповатое здание ФСБ. Но и тут остался в дураках, ибо за окном вдруг замелькали откровенно пригородные пейзажи. А ещё минут пять-десять спустя их сменили зловеще-минималистичные ограждения каких-то сомнительных предприятий, один вид которых мог бы нагнать уныние даже на самого заядлого весельчака. С каждой минутой заоконное пространство казалось мне всё более гиблым, что рождало вполне понятную тревогу. Но, странное дело, с ней соседствовал какой-то странный наплевательский азарт. Подстёгиваемый им, я так ни разу и не спросил шофёра, куда он меня везёт, — продолжал демонстрировать фирму. Пусть знают, что и мы, старички, не лыком шиты, умеем, умеем держать лицо не хуже его вылощенного шефа. За всю дорогу я задал лишь один-единственный вопрос — на который он очень миролюбиво ответил, что, мол, звать его Михаилом Потаповичем, но для своих (а я, несомненно, уже относился к таковым!) он просто «Мишок».
Боюсь, его ненавязчивое дружелюбие — хоть я и старался ни на секунду не забывать о его формальности — так расслабило меня, что к концу пути моё аристократическое спокойствие перестало быть наигранным: я вдруг поймал себя на том, что попросту, от души наслаждаюсь быстрой ездой, а особенно — дивными звуками, льющимся из динамиков. Жаль только, что снаружи смотреть было особо не на что — одна колючая проволока да белые стены. Надо же — всего каких-нибудь полчаса назад я аж весь трясся от волнения, а теперь, видимо, окончательно вжился в роль знатного вельможи. Причём безо всяких усилий — это получилось как-то само собой, я даже не заметил, как. Или это ибээровский выкормыш меня в неё… вжил? Было ли это сделано Михаилом намеренно — или его шестёрочья выучка любого бы автоматически заставила чувствовать себя большим боссом?.. Если первое, то, поддавшись его нехитрому гипнозу, я, пожалуй, выглядел бы глупо.
Подумав так, я, тем не менее, не удержался-таки от вальяжного: — Голубчик, а не открыть ли нам окошко?.. — тоном, который, честно говоря, покоробил даже меня самого. Однако мой поводырь отреагировал на него вполне адекватно, не только моментально выполнив просьбу, но и заботливо поинтересовавшись, «не надует ли мне» — первый его прокол за всё это время, пусть только лингвистический, но всё же заставивший меня испытать мгновенный и сладкий спазм снобизма. Снисходительно и надменно я ответил, что за всю мою без малого девяностолетнюю жизнь «мне», тьфу- тьфу-тьфу, ещё ни разу никуда не «надуло».
Впрочем, мы уже и приехали. Как мог элегантно выбравшись из машины вслед за Михаилом, галантно распахнувшим передо мной дверцу, я с уважительным изумлением оглядел расстилавшийся вокруг скупой пейзаж: пустое унылое шоссе, вдоль которого тянулась бесконечная грязно-белая бетонная стена, несколько сирых ёлочек и, чуть поодаль — небольшое одноэтажное строение, при виде которого в моём мозгу тут же всплыла древняя аббревиатура «КПП». Почему-то вдруг закружилась голова и ослабли колени — я даже слегка пошатнулся. Михаил бережно поддержал меня под локоток — ласковая, целомудренная забота, которой я, честно говоря, не посмел сопротивляться, — и с тревогой поинтересовался, не укачало ли меня. Я успокоил его, с отвращением чувствуя, как где-то внутри живота ворочается тошная паника, навеянная, несомненно, мрачно-казённым видом одинокого домишки.
В следующий миг оттуда выскочили два молодца, таких же лощёных и плечистых, как мой поводырь. Я невольно отметил, что они идеально дополняют друг друга внешне — итальянистый шатен с модной щипаной бородкой и золотистый блондин с гладкой массивной челюстью. Бдительный Мишок продолжал аккуратно придерживать меня, покуда они приближались к нам, сияя радостными улыбками — белозубыми (мой статус неуклонно рос!). Наконец, они достигли заветной цели, — и после краткого обмена приветствиями, закончившегося лёгкой пикировкой на служебном жаргоне, которого я, к счастью для себя, не понял, состоялся торжественный акт приёма-передачи клиента. Теперь меня ласково, но твёрдо поддерживали уже под оба локотка. У самого КПП я тоскливо оглянулся на покидаемую волю — и успел ещё увидеть, как глянцево-красная личинка с Мишком внутри медленно и плавно опускается в люк подземного гаража.
Едва, однако, мы переступили (вернее, меня перетащили через) порог, как противная тревога и страх неизвестности, начавшие было посасывать меня изнутри, враз улетучились — они попросту не устояли перед открывшимся мне удивительным зрелищем, подобного которому я, человек старомодный и к тому же домосед, никогда в жизни не видывал — и теперь знай вертел себе головой туда-сюда, время от времени зависая с открытым ртом в крепких руках понимающе ухмыляющихся охранников. Ибо казённо- сирая внешность домика оказалась всего лишь нехитрой маскировкой; внутри же расстелилось многослойное, наверняка дорогущее, разнообразно сверкающее и расцвеченное веерами световых (боюсь, что и не только) лучей пространство, отделанное в ультрамодном нынче стиле «secret-tech» — с его голографическими и отражающими плоскостями и сложными визуальными эффектами. Пройдя весь этот великолепный холл насквозь, мы зашли в уютную лифтовую кабинку, симпатично расписанную изнутри цветными граффити, чьего юмора я, человек отсталый, не понял, — и где-то с минуту ехали вниз, и мои спутники подбадривающе лыбились мне в неправильные островки зеркального покрытия на стенках, и я дивился предусмотрительности шефа нынешней службы безопасности, умудрившегося так ловко припрятать от посторонних глаз свой головной офис.
На этаже, где мы высадились, пришлось миновать несколько «контрольных зон», затопленных каким-то пугающим зелёным свечением. Я даже думать не хочу, что было бы со мной, окажись что-то не в порядке — я и древних-то лязгающих метротурникетов всегда боялся до жути. Дальше начались анфилады голографических дверей «под дуб», сквозь которые мы проходили с неприятной лёгкостью, едва они озарялись синим светом, знаменующим разрешение войти. Человеку неподготовленному отследить в таком помещении, откуда он пришёл и куда направляется, без специального навигационного устройства нереально — я и не пытался, полностью отдавшись на волю своих приветливых спутников и ошарашенно глазея по сторонам, и очухался лишь после того, как (к великой радости щипаного итальяшки) чуть не впечатался лбом в очередную дубовую голограмму. Это оказалась «обманка» — настоящая, добротная дверь, на которой висела аккуратная позолоченная табличка — не без казённого юморка: «Кострецкий Игорь Игоревич. Стучать до посинения.»
Что, судя по всему, и сделал блондин, аккуратно вступив сандалием в светящийся зелёный следок у порога.
Крепкая дубовая панель, однако, не поменяла цвет, а попросту отъехала в сторону, открыв зияюще- чёрный — и, как мне показалось, на редкость мрачный — проём. По обеим его сторонам тут же вытянулись во фрунт мои строгие провожатые, как бы давая понять, что дальше я должен идти один. Я пожал плечами и шагнул в пугающую неизвестность. В следующий миг дверь за моей спиной затворилась, а ещё через два-три шага, пройдя сквозь паутинную драпировку, я оказался в интерьере, ничуть не похожем на те, коими меня так эффективно впечатляли вот уже десять минут.
То была небольшая, очень уютная комната, стилизованная под пещеру: приятный полумрак, шкура леопарда на полу, несколько пылающих, слегка чадящих свечей в бронзовых подсвечниках-бра, драпировки из бахромчатой мешковины по стенам, тихонько потрескивающий камин, а в центре — круглый журнальный столик дымчатого стекла (сверху небрежно, веером накиданы глянцевые журналы), рядом несколько низких кресел, обитых велюром, — словом, типичный релаксирующий дизайн времён моей поздней зрелости. Признаться, здесь я почувствовал себя гораздо комфортнее, чем среди замороченного, ультрамодного
