выношу.
— Во-во-во, точно, — оживился Кострецкий. — Итак, в день, намеченный заговорщиками для убийства тирана — а он, кстати, пришёлся на самое начало каникул, — она ухитрилась пронести на территорию здоровенный тесак, для резки хлеба, что ли. (На её счастье, в моду тогда опять вошли большие сумки). Никто её не проверял — она входила в ближний круг, чертовка. Ей даже меня удалось обвести вокруг пальца — случай уникальный. Что уж говорить о Саше. Но не о его организме. Ибо в тот вечер случилось кое-что странное. Они, как обычно, легли в постель — мерзавка успела заранее подложить нож под подушку, чтобы в нужный момент, когда президент потеряет контроль, выхватить его и нанести удар. Однако, к её досаде, нужный момент так и не наступил! Ибо её любовник (а он, как мне известно из достоверных источников, невероятно могуч в амурных делах!) внезапно ощутил досадную слабость! Проще говоря (я могу пошептаться с вами, как мужчина с мужчиной?), к каким бы изощрённейшим ухищрениям эта весьма опытная тварь не прибегала, плоть его оставалась досаднейше вялой и равнодушной!!!
Будь на его месте любой другой, ей, думаю, всё же удалось бы довести задуманное до конца, — ибо в подобных случаях почти все мы падаем духом и удручённо отворачиваемся к стенке, чтобы пережить унижение в гордом одиночестве. Я, к примеру, веду себя именно так, хе-хе. Но надо знать Александра Васильевича. Это человек абсолютно без комплексов в интимных делах. И то понятно — своё величие он доказал уже иным способом. Короче, он ничуть не расстроился, а, наоборот, начал резвиться и шутить с бедняжкой, — чем, как вы понимаете, сильно мешал ей привести страшный план в исполнение. Потом ему пришло в голову, что, раз свидание всё равно не удалось, стоит использовать сэкономленную энергию для работы — всякий уважающий себя тиран просто обязан оставить потомству обширный философский труд, и наш Лидер — не исключение, даром что читать его труды будут не потомки, а современники. Одним словом, он, недолго думая, вытащил девушку из нагретой постели и, невзирая на её жалобные протесты, заставил одеться, — после чего они вместе покинули спальню, которую он, человек аккуратный и по-своему стыдливый, запер за собою на ключ. Спустя час-другой кастелянша, у которой, как водится, есть дубликаты ко всем дверям, пришла сменить бельё, обнаружила под подушкой нож — и, естественно, задалась сакраментальным вопросом: «Что это такое?!» (Все мои люди соображают очень быстро). Дальнейшие события развивались мгновенно, и, я полагаю, не стоят связного рассказа. Но девушек я с тех пор подбираю Александру сам…
На этих словах Игорь расслабленно откинулся на спинку скамейки — и ещё несколько секунд загадочно молчал. В полутьме я мог видеть, как он удовлетворённо потирает руки, точно заново переживая торжество одержанной им когда-то маленькой победы.
Надо бы что-то сказать, но я не смел издать ни звука, не смел и шелохнуться, даром что меня всего трясло от волнения и страха. То, что он рассказал мне, носило, на мой взгляд, непозволительно интимный характер, — и я вновь и вновь спрашивал себя, по какому праву всё это выслушиваю. Вместе с тем проклятое естествоиспытательское (да, пожалуй, и не только!) любопытство разгоралось во мне всё сильнее, — и я с ужасом чувствовал, что ещё чуть-чуть, и буду совсем не способен ему противостоять. Видимо, Кострецкий своим звериным нюхом расчухал это, — ибо в следующий миг уже привычным жестом положил руку мне на запястье и, придвинувшись почти вплотную, сладко зашептал:
— Итак, мой дорогой, мы подходим к кульминационному моменту исторической тайны, которую до сей поры знали только два человека — я и президент. Вы будете третьим. Вам, наверное, не терпится узнать, кто же был третьим и в этой череде покушений?.. О-о, это весьма интересный нюанс. Так сказать, каламбур судьбы. Взгляните, до чего забавно: первым убийцей был мужчина, вторым — женщина, ну, а последним из этих злодеев…
Тут Кострецкий часто и горячо задышал мне прямо в ухо, так, что оно аж взмокло, и ещё крепче сжал мою руку.
— …был сам Александр Гнездозор…
Уже настолько стемнело, что, думается, даже кошачьи глаза Кострецкого, слегка отсвечивающие в темноте зелёным (специальные линзы), не могли бы разглядеть моего лица. Что в тот миг было для меня величайшим благом. Ибо вряд ли на нем не отразилось подленькое чувство тошного, почти физиологического отвращения, охватившее меня тут же, едва до меня дошёл смысл его красноречивого оборота. Так, значит, великий Бессмертный Лидер пытался покончить с собой! Пытался, но не сумел! В этом было что-то унизительное, что-то мучительно стыдное и жалкое, — и я, даром, что психотерапевт с многолетним стажем, никак не мог справиться с собой. Боясь выдать себя неосторожным звуком или жестом, я, однако, втайне был уверен, что Игорь, человек очень тонкий по части всяких нюансов, чувствует всё то же самое, возможно, куда острее моего, — и с нарастающим ужасом вновь и вновь спрашивал себя: для чего он мне это всё рассказывает?..
— Вы изумлены? — я вздрогнул, вдруг услышав его тихий, вкрадчивый голос с лёгкой грустинкой: почему-то мне казалось, что после подобного признания должна пройти пауза подольше. К сожалению, а, скорее, к счастью, Кострецкий не умел долго молчать.
— Да-да, и у великих тоже бывают минуты слабости. Но будьте снисходительны. Тогда была действительно тяжёлая ситуация. Вы, может быть, помните съезд МСГГ в 2039 году?.. Сюжет тогда показывали по всем каналам.
Я вновь мысленно похвалил себя за тщательную политподготовку: даты у меня теперь от зубов отскакивали — 2039-й был тот самый незабываемый год, когда Россию посетила КпРПГП (межнациональная комиссия по расследованию противогуманистических преступлений).
— Утечка информации, — простодушно пояснил Кострецкий. — Страшная глупость. Мой, пожалуй, самый крупный прокол за всю эту счастливую эпоху — чёртов физик со своими торсионными полями и прочими завихрениями, о которых я даже думать боюсь, а то ещё, не дай Бог, мозги сломаю. Он неуязвим, гад, и отлично это знает. Я не сентиментален, но обезглавить российскую науку не поднимется рука даже у меня. Да что вам рассказывать? Вы ведь знакомы с академиком Боровским, не так ли?..
Я вздрогнул — он был прав, я хорошо знал Гришу, сына моего старинного, давно покойного приятеля Вити Боровского. Мы с ним даже не так давно виделись по поводу публикации одной отцовской рукописи, где осталось несколько неразборчивых мест (как и многие наши сверстники, бедняга за всю свою долгую и многотрудную жизнь так и не решился освоить Ворд). Расшифровать их мог, пожалуй, один я, неплохо знавший тематику, а, главное, почерк покойного — в дни юности мы не раз обменивались «шпорами» и конспектами. Я рад был хоть чем-то помочь Витиной семье, да и они, кажется, не без удовольствия слушали мои светлые, ностальгические, возможно, чуть излишне приправленные розовыми соплями воспоминания о старом друге. Я, помнится, ещё удивился тогда, как сильно сдал, растолстел и обрюзг Григорий Викторович, которого я знал ещё вот таким крохой. Нам ведь всегда кажется, что стареем только мы одни, а внешний мир так и остаётся в первозданном состоянии. Умом я, конечно, понимал, что Григорию уже и самому перевалило за семьдесят, то есть он, мягко говоря, далеко не юнец. Но для меня-то он навсегда остался тем смешным тонконогим Гришкой с перепачканными травой и зелёнкой мослами, который то и дело врывался на кухню в самый разгар политической либо постельной дискуссии, чтобы продемонстрировать нам, взрослым, новую модель ходячего робота, каким-то чудом смастряченного из игрушечного луноходика и останков двух старых телевизоров, найденных на ближайшей помойке. У мальчика уже тогда были потрясающие мозги, парадоксально совмещённые с удивительным отсутствием чувства такта.
— …И ведь вы не поверите, я ничего не сделал ему за это. Его бы, конечно, убить за такое мало, но, чёрт подери, мозг этого гада стоит половины России. Он у меня даже до сих пор по загранконференциям разьезжает. Со своими россказнями, я думаю. И с репутацией законченного параноика, хе-хе. Сейчас-то всё это, конечно смешно, но тогда мы действительно перепугались. Мы ведь были на грани страшной войны (дешевле я власть не отдал бы, и не сомневайтесь!). Вы даже представить себе не можете, чем всё это грозило. Как мне удалось выкрутиться, не спрашивайте. Этого я не могу рассказать даже вам. Впрочем, это и неважно. Важно одно — я ошибся, я свою ошибку и исправил. Я всегда отвечаю за свои поступки. А вот Александр Васильевич, не во зло ему будь сказано, оказался очком послабже. Когда О*Мумба объявила о ревизии, он решил, что ему пришёл конец, что всё пропало. И задумал покончить с собой. Но тут он себя недооценил. Да, это удивительно, но до своей попытки суицида Бессмертный Лидер сам не знал границ собственного бессмертия!..
Игорь остолбенело замолчал, как бы заново изумляясь своему открытию; я же был уже не в состоянии ничему изумляться — и покорно ждал, что последует дальше.
