Место, продемонстрировать их разъярённой толпе, которой, в конце концов, всегда нужен какой-никакой враг!.. Испытанный приём, к которому предшественники Кострецкого испокон веку прибегали для укрепления порядка. Почему же теперешний им не воспользовался?..
Всё это, конечно, меня не касалось. Я не привык лезть в чужие, да ещё и государственные дела. Но странно: чем ближе мы подходили к моему особнячку, чем ярче пространство вокруг озарялось таинственным голубым свечением (к моей радости, едва мы вышли на лужайку, как повсюду зажглись растущие прямо из земли фонари-цветы, фонари-вазоны), чем больше, одним словом, возрастали мои шансы остаться после нынешнего разговора целым и невредимым — тем сильнее меня беспокоил этот праздный, в общем-то вопрос; и, когда мы, наконец, вступили на террасу, где круглые колонны, словно огромные подсвечники дымчатого розоватого стекла, источали особенно нежный и уютный свет, я не выдержал — и задал его своему спутнику.
Я был почти уверен, что тот рассердится, — признаться, я был так зол на этого мучителя, совратителя и болтуна, что даже хотел чем-то достать его. Но Игорь ничуть не обиделся, а, напротив, посмотрел на меня сочувственно-понимающе:
— Видите ли, — миролюбиво произнёс он, — мы не хотели создавать прецедент. Нехорошо, чтобы у кого-то появилась хотя бы мысль о том, что кто-то хотя бы теоретически может покушаться на Бессмертного Лидера.
Больше я не сказал ничего. Я понял, что он прав. Только сейчас я с ужасом осознал, что и меня самого, человека законопослушного и мирного, от известия, что такие смельчаки всё-таки нашлись, охватила тайная радость.
6
Маленькое лирическое отступление.
Я — человек очень скромный, можно даже сказать аскет — и, если не постелил себе в ту ночь на диване в гостиной, как намеревался изначально, то лишь потому, что по горькому опыту бедной молодости заопасался — не застыдит ли меня завтра за неряшливость вооружённый гулким пылесосом утренний «хаускипер». Что с меня взять, я ведь слаще морковки ничего не едал. Ординарный номер с кроватью- полуторкой в трехзвёздочной египетской гостинице, а ещё лучше, в столовом корпусе подмосковного пансионата — вот предел моих отпускных мечтаний.
Однако уже тогда, в свою первую дачную ночь (да простит меня Игорь за дурной каламбур!) мне пришлось признать, что эта роскошная спальня — отнюдь не излишество, а лучшее — если только не единственное — для меня средство как следует расслабиться и отдохнуть на новом месте.
Чуть позже я расчухал, в чём дело. Игорь, как всегда, оказался на высоте. Всё, до мельчайшей детали, было здесь устроено персонально под меня — тепловой режим, текстура белья, соотношение упругости-жёсткости матраса, даже запахи — лёгкий аромат книжной пыли плюс чуть заметная затхлость, простительная в уютном, обжитом лежбище девяностолетнего холостяка. (Надо признаться, я очень боюсь сквозняков и поэтому частенько манкирую «первым китом хорошего самочувствия по Гнездозору» — вентиляцией и кондиционированием).
Но особенно чаровало — если можно так выразиться — звуковое оформление комнаты. Ничего такого, из-за чего я с детства терпеть не могу загородных ночёвок — никаких тебе выпьих криков, никакого зловещего кваканья, кряканья, даже отдалённо-грозных шумов колеблемого ветром дремучего леса — только тихий, убаюкивающий шелест проезжающих неподалёку автомобилей. Казалось бы, откуда им тут взяться?.. Но, даже зная, что это всего-навсего акустический обман, приготовленный лично для меня заботливыми руками министра безопасности (очевидно, «жучок» устанавливали где-то под карнизом), я всё же не мог не поддаваться его мягкому воздействию — и каждую ночь с одинаковой неумолимостью погружался в дрёму, а затем и в глубокий сон, так и не успев толком доосознать ни одного из тех тонко завуалированных намёков, которыми Кострецкий, пожалуй, слишком щедро пичкал мою бедную стариковскую голову.
Но об этом — чуть позже.
А пока… А что пока? Чувствую, что мне пора бы уже и закругляться с первой частью мемуаров. Кстати, только сейчас обнаружил, что она словно нарочно начинается подъёмом и заканчивается отбоем, ну просто пионерлагерь какой-то. Я не хотел этого, поверьте. Забавно. Как будто я описываю какой-то очень долгий, запутанный, довольно нудный и донельзя беспокойный день. Наконец-то он дополз до финала. Спокойной ночи, дорогие россияне.
Часть II
1
Рассвет в деревне, как это приятно. Особенно в понимании такой закоренелой «совы», как я, который и в будний-то день раньше десяти нипочём не вскочит. Бессмертный Лидер хочет сию же минуту видеть меня в своём бункере! Что-что, простите?.. (кхе-кхе) Ах, да-да, понял. Каникулы, наконец-то, начались для всех. Потрясающая новость.
Кострецкий, сообщивший мне её по «внутряшке» (рогатый аппарат, стилизованный под начало двадцатого века, зелёный с золотом, на тумбочке у моего изголовья), так жалобно стенал и причитал мне в ухо, что меня даже сквозь остатки сна проняло — и я, наконец, разодрал ресницы, намертво схваченные противным старческим клеем. Он-де сожалеет! Он-де и сам обожает понежиться до полудня под одеялком с какой-нибудь аппетитной служаночкой, а то и с двумя-тремя!.. Но увы! Его пресловутые свобода и власть безразмерны лишь с виду — и обрываются ровно там, где начинаются причуды капризного и своенравного Гнездозора, богоподобного главы. Отплакавшись, он уже вполне твёрдым голосом посоветовал мне проявить мудрость — и отнестись к этим (насторожившим меня) «причудам» снисходительно и с пониманием — как и подобает врачу и, так сказать, старшему товарищу.
Что ж, я и в самом деле повидал в жизни многое — и форс-мажоры меня не пугали.
На противную лихорадочную мобилизацию под бодрый аккомпанемент нервного стука собственных челюстей ушло около получаса (что-то я совсем увяз в этих дурацких числительных). Стремительно чистясь, умащиваясь и одеваясь (завтрак побоку), я рассуждал о том, что, в сущности, только что столкнулся с обычным — пусть и несколько неожиданным — проявлением гуманизма и милосердия со стороны властей. Ибо куда худшей пыткой, чем ранний подъём, было бы для меня муторное, томительное ожидание — вроде как в «кукурузнике» перед затяжным прыжком или в очереди к стоматологу. Уж не сам ли Кострецкий смастерил для нас с Бессмертным нехитрый сценарий этой ностальгической «Зарницы»?.. Вполне вероятно. (За последние дни я успел убедиться, что его неусыпная забота о моём комфорте порой принимает весьма парадоксальные, а, впрочем, неизменно действенные формы).
Ровно в восемь, как и договорились, я сплясал зажигательную джигу перед стеклянными дверьми холла — сенсорными, но без истерической готовности впустить в себя любую мысль, любого пролетающего мимо воробья. Дресс-код: удобно и по сезону. Джинсы, кроссы и серая тенниска. Пунктуальный Кострецкий уже поджидал меня на террасе, фотомодельно прислонившись спиною к одной из колонн — рассеянный взор устремлён вдаль, золотая цепочка на шее солнечно поблёскивает, свободные «пиратские» рукава ярко-зеленого марлевого костюма развеваются на лёгком ветерке. Завидев меня, он тут же позабыл о воображаемом фотографе — весь разулыбался и широко расставил руки в зазывно-дружеском жесте. И вот что странно: я сразу почувствовал себя намного увереннее, даже на душе как-то потеплело. А ведь после вчерашнего разговора я старался ни на секунду не забывать о том, что имею дело с человеком до крайности
