Вахта радостно взялась за свою новую роль, решив употребить все возможные средства в пользу своей подруги. Как только она заняла место возле Гэтти, старый вождь подал знак, чтобы бледнолицая красавица объяснила свои намерения.
— Скажи им, Вахта, что я младшая дочь Томаса Гуттера, старшего из их пленников. Он владеет замком и ковчегом, плавая по широкому Глиммергласу, который принадлежит ему вместе с холмами и окрестными лесами, так как он давно поселился на этих местах. Пусть они знают, кого надо разуметь под именем старика Тома. Потом скажи им, Вахта, что я пришла убедить их, что они не должны делать своим пленникам ни малейшего зла и отпустить их с миром. Скажи им все это откровенно, милая Вахта, и не бойся ничего ни за себя, ни за меня.
Вахта перевела буквально, как могла, слова своей подруги на ирокезский язык, который был ей известен, как свой природный. Вожди выслушали ее с величайшей важностью, и двое из них, понимавшие немного английский язык, засвидетельствовали многозначительными жестами, что делаварка переводит точно.
— Теперь, Вахта, я желаю, чтобы ты передала этим красным людям слово в слово, что я намерена сказать. Прежде всего скажи им, что мой отец и Генрих Марч забрались в их стан для того, чтоб содрать как можно больше волос с человеческих черепов, так как злой губернатор и колония обещали за скальпы деньги, не разбирая, мужчина ли, женщина или ребенок сделаются жертвами этого бесчеловечного наказа. Мой отец и Генрих Марч прибыли сюда из одной только жадности к деньгам. Скажи им это, милая Вахта, без утайки, точь-в-точь, как слышишь от меня.
Вахта принуждена была повиноваться из опасения переменой выражений раздражить тех из своих слушателей, которые сами немного понимали Гэтти. Эта речь, однако, к величайшему изумлению, совсем не произвела дурного впечатления на собрание старшин. Очевидно, они не хотели порицать в других то, на что каждый из них готов был отважиться при малейшей возможности.
— Теперь, Вахта, — продолжала Гэтти, заметив, что ее объяснения усвоены, как следует, — теперь ты можешь сообщить им вещи поважнее. Они знают, что батюшка и Генрих Марч не успели в своем предприятии, и, стало-быть, они не могут питать против них ни малейшей злобы. Совсем другое дело, если бы пленники перерезали их жен и детей. Теперь же замышленное зло осталось без последствий.
Вахта передала буквально слово в слово речь Гэтти.
— Хорошо, — продолжала Гэтти. — Скажи им, что Маниту, как вы называете бога, дал людям книгу, которую мы называем библией. Вот эта книга в моих руках. Скажи, Вахта, этим старейшинам, что я намерена прочесть им некоторые места.
С этими словами Гэтти вынула маленькую английскую библию, завернутую в платок, и открыла ее. Некоторые из индейцев при виде этого предмета выразили свое изумление.
— Отчего же Великий Дух не дал такой книги индейцам? — спросила Вахта.
— Отчего? Как отчего, милая Вахта? Ведь ты знаешь, что индейцы не умеют читать.
Гэтти быстро откинула несколько листов книги и, наконец, разом прочитала несколько страниц. Индейские старейшины молчали.
— Эта ли священная книга бледнолицых? — спросил, наконец, один из них, взяв библию из рук Гэтти и переворачивая ее с напряженным любопытством, как-будто надеясь от нее дождаться каких-нибудь положительных ответов. — Здесь ли тот закон, которому следуют мои белые братья?
Вахта, к которой обращен был этот вопрос, отвечала утвердительно, прибавив, что канадские французы и все вообще англичане признают авторитет этой книги.
— Скажи моей белой сестре, — прибавил ирокез, — что я намерен сказать ей несколько слов.
— Ирокезский начальник будет говорить, милая Гэтти. Слушай!
— О, как я рада, — вскричала Гэтти.
— Закон бледнолицых заставляет делать добро своим обидчикам, — начал начальник. — Если брат просит ружье, закон заставляет отдать и пороховые патроны. Такой ли закон у бледнолицых?
— Нет, нет, — с живостью отвечала Гэтти, когда объяснили ей эту речь. — Книга вовсе не говорит о ружьях. Порох и пули оскорбляют Великого Духа.
— Зачем же бледнолицые употребляют пули и порох? Закон повелевает им давать вдвое против того, что у них просят, а они берут вдвое у бедных индейцев, которые не просят ничего. Вместе с лучами солнца встают они со своею книгою в руках и читают ее краснокожим; а сами что делают? Они забывают все, чему учит эта книга. Когда индеец дает, белый человек никогда не доволен и требует втрое. Теперь белые люди обещают золото за скальпы наших жен и детей, а нас, когда мы берем скальп человека, убитого в открытой войне, они называют дикими зверями. Мое имя — Райвенук.
Гэтти, не приготовленная к подобным возражениям, совершенно растерялась.
— Что мне им сказать, милая Вахта? — спросила она умоляющим тоном.
— Дай им достойный бледнолицей ответ, — сказала Вахта ироническим тоном. — Ведь он всегда хорош с одной стороны, хотя дурен с другой.
— Нет, Вахта, нет, у истины не может быть двух сторон, а вот выходят странные вещи. Стихи я прочла правильно, уверяю тебя, и никто не смеет сказать, что в них есть ошибки. Этого никогда не может быть, милая Вахта.
— Отчего же никогда? Бледнолицые об одном и том же предмете говорят, как им вздумается: иногда он у них бел, как снег; иногда черен, как смола.
Бедная Гэтти решительно стала втупик и, видя, что план ее не принесет отцу и Гэрри никакой пользы, залилась горькими слезами. С этой минуты Вахта переменила свой иронический тон и сделалась опять нежной подругой. Она заключила Гэтти в свои объятия и старалась ее успокоить.
— Не плачь, не плачь, — говорила она, лаская свою подругу. — Почему ты так печалишься? Ведь не ты сделала книгу, и не ты виновата, если бледнолицые ведут себя дурно. Много злых людей между красными, и много злых людей между белыми. Всякий цвет одинаково хорош, и всякий цвет одинаково дурен. Вожди знают это.
В эту минуту один из начальников остановил делаварку движением руки, и она должна была прикратить свои ласки и слова. Затем другой начальник вышел из этой группы и скоро возвратился опять в сопровождении Гуттера и Генриха Марча. Вахта поняла, что пленников призвали на допрос.
— Дочь моя, — сказал главный вождь молодой делаварке, — спроси у этой седой бороды, зачем он пришел в наш лагерь?
Вахта повиновалась. Старик Гуттер прямо и без всяких уловок отвечал, что его намерение было резать своих неприятелей без различия возраста и пола, чтоб овладеть их скальпами, за которые колониальное правительство назначило огромные премии. Такой же ответ принужден был дать и Генрих Марч, понимавший бесполезность всяких выдумок и уверток. Затем ирокезские начальники, считая это дело оконченным, разошлись в разные стороны, оставив пленников наедине с обеими молодыми девушками.
— Не буду тебя бранить, милая Гэтти, за твой безрассудный план, — сказал старик Гуттер, усаживаясь подле дочери. — Скажи-ка лучше нам, что предпринимает Зверобой для нашего освобождения?
— Батюшка, Зверобой и Юдифь совсем не знали, что я намерена оставить ковчег. Они боятся, как бы ирокезы не построили плот, чтоб добраться до замка, и думают больше о его защите, чем о том, чтобы итти вам на помощь.
— Нет, нет, нет, — оказала Вахта с величайшею живостью, так, однако, чтобы нельзя было ее подслушать за несколько шагов. — Зверобой совсем не такой человек. Он не думает о себе, когда друг в беде. Поможет всем, и все воротятся домой.
— Это недурно, дядя Том, — сказал Гэрри, улыбаясь. — Если смазливая индеанка вмешается в дело, можно провести с нею самого чорта.
— Не говорите громко, — заметила Вахта. — Некоторые ирокезы знают язык янки [15], и все имеют уши янки.
— Друг ты нам, или недруг, молодая женщина? — спросил Гуттер, принимая живейшее участие в разговоре. — Если друг, то тебе будет хорошая награда, и мы немедленно возвратим тебя домой.
— Или поживитесь моими волосами, — возразила Вахта с холодной иронией.
— Нечего говорить о том, что прошло. То была ошибка. Насмешкой ничего не сделаешь, молодая женщина: заметь это хорошенько.
