В самом деле. Замкнутость и открытость — относительны. Если мы говорим о пространстве, то в конечном счете даже планетарная открытость есть замкнутость. Ибо Земля замкнута ничуть не меньше, чем одна шестая ее часть. А значит, даже создав планетарное государство, мы все равно обречены на такое же нарастание энтропии и на «термодинамическую смерть» как итог подобного нарастания. Оговоримся, что под «термодинамической смертью системы» имеется в виду, естественно, не теплофизические, а социальные процессы и что в конечном итоге «термодинамическая смерть» есть метафора. Сделав эту очевидную оговорку, продолжим.
Так что же дает возможность избежать «термодинамической смерти» обществу как системе! Только одно — что оно не локализовано в пространстве, что оно, соответственно, не только в пространстве может быть открыто и что дело, образно говоря, «не в блуждающей почке, а в жизни и смерти». То пространство, в котором общество существует, содержит помимо географического пространства, пространства двух измерении, еще, как минимум, два основных измерения — время и… скажем так, сакральную компоненту. Переходя на язык символов, мы имеем Землю, Небо и Время. Это фундаментальные константы, в рамках которых и следует рассматривать открытость и закрытость общества.
Что же действительно произошло с нашим обществом? К 1985 году? А в общем-то гораздо ранее, к концу 60-х годов? Оно оказалось замкнуто во времени, то есть оторвано от своих исторических корней, замкнуто сакрально, то есть оторвано от своего же неба в результате уже упоминавшихся нами ранее «гуляш-коммунистических реформ Никиты Хрущева», и оно действительно оказалось замкнуто географически, геополитически, в том числе и в результате надуманного конфликта с Китаем, сыгравшего самую плачевную роль в истории СССР после второй мировой войны.
Совокупность этих трех коэффициентов.: коэффициента сакральной закрытости, коэффициента исторической закрытости и коэффициента геополитической закрытости — создала такой суммарный коэффициент закрытости, который превысил предельно возможный. Это требовало самых существенных коррективов. Но что же произошло?
Во-первых, был нанесен такой удар по историческому самосознанию народа, что цепь времен окончательно порвалась, и историческая закрытость, закрытость во времени, стала предельной.
Во-вторых, был нанесен такой удар по смыслам, целям и ценностям, при котором коэффициент сакральной закрытости резко возрос, и общество де-факто оказалось оторванным от своего Неба уже окончательно. И вот после этого и, по сути, одновременно с этим началась операция по геополитическому открыванию… Куда? В ту зону, которая содержала наиболее опасный, наиболее активно противоречащий содержанию нооценоза данной популяции нооценоз.
Оговоримся, что этот западный нооценоз сам по себе не плох и не хорош. Нооценоз вообще не может быть ни плохим, ни хорошим. Он по ту сторону от морализаторства… Мы лишь утверждаем, что он слишком контрастен тому нооценозу, который определяет идентичность народов Евразии. Мы лишь утверждаем, что открываться ему можно было, лишь укрепляя свою идентичность, лишь открывая общество своему Небу и своему Времени. Лишь после этого можно было открывать пространство на Запад. А то, что его нужно было открывать, мы с этим не спорим. Весь вопрос, как всегда, в единстве пространства, времени, смыслов и обстоятельств. Вот это-то единство и оказалось подорванным. Кроме того, открывая свое общество другому, резко отличающемуся от него, нужно обязательно следить за многоканальностью такого открытия, за тем, чтобы в наше общество оказался введенным весь многомерный массив, все богатство той культуры, которой мы открываемся. Этого же не произошло, и по существу — мы открылись отребьям Запада, а не его элите. Мы не получили ни новых технологий, то есть технологическое пространство Запада оказалось для нас закрытым по-прежнему, ни совокупности культурных стереотипов, делающих западное общество высокоэффективным, — культурное пространство Запада в его высоких измерениях тоже осталось для нас закрытым, мы не получили и не получим кредитов на том масштабе и в соответствии с теми целями, которые имелись и имеются в нашем обществе. А значит, финансовое пространство Запада тоже для нас закрыто. Мы не получили рынка Запада для нашей высокотехнологической продукции. А то, что она у нас есть, очевидно любому, кто знаком с советской индустрией не понаслышке. Рынок высоких технологий — тоже оказался закрыт. Что же мы получили? Теперь это уже достаточно очевидно.
Наша открытость обернулась полуоткрытостью, открытостью в одну сторону. Мы оказались открыты для них, но не они для нас. И их теоретики продолжают с предельной наглостью настаивать на расчленении России, объясняя это тем, что вовсе не коммунистическая зараза их беспокоит, а наличие единой срединной Евразии. Так не пора ли опомниться? И, не бросаясь из крайности в крайность, не закатывая псевдопатриотических истерик, сохраняя целый ряд фундаментальных достижений перестроечного периода, тем не менее круто изменить доктрину и пересмотреть эту позицию: «открытость — закрытость», введя все параметры и исходя из фундаментальных свойств своего общества, своей цивилизации, своей культурно-исторической целостности. Что мы получим в этом случае? Прежде всего иное понимание государственности в Евразии. Причем такое понимание, которое способно стать фундаментом для строительства срединной Евразии с минимальными издержками и в кратчайшие сроки. Разумеется, при этом придется отказаться от материалистических химер. Но какой же идиот способен цепляться за них в конце XX века, когда уже и физики отбрасывают материалистические химеры? И когда вся глобалистика бьется, по сути дела, над одной проблемой — проблемой планетарной религии? Сегодня, как это ни парадоксально звучит, быть реалистом — это значит быть мистиком и метафизиком. Только с этих позиций может быть проведено в Евразии действительно эффективное социокультурное моделирование. И только с этих позиций может быть дан прагматический, конкретный ответ на вопрос о судьбе Российского государства. Мы утверждаем это и докажем свое утверждение в этом докладе.
Часть II. Государство, общество, человек
Мы не можем ответить на вопрос о природе государства, мы не можем поставить на серьезный уровень вопрос о государственном строительстве в Евразии, не дав ответа на вопрос о природе государства и общества. Но этот вопрос, в свою очередь, упирается в вопрос антропогенеза. Эта проблема крайне сложна, и здесь в полном виде разворачивать ее не имеет смысла. Мы укажем лишь на то, что все химеры, связанные с якобы трудовой основой антропогенеза, давно уже преодолены. И что эти химеры лежат в основе не только марксизма, но и всех материалистических концепций, загоняющих в тупик проблему государственного строительства. На деле уже показано окончательно, что человек стал человеком или изначально был им лишь постольку, поскольку способен был отделить Небо от Земли, материю от духа, смерть от жизни. Человек именно тем и отличается от животного, что осознает свою смертность и восстает против нее. Это показывают конкретные антропологические и археологические исследования, продемонстрировавшие роль ритуалов, амулетов и захоронений в разделении между животным и человеком. Теперь уже мы можем окончательно утверждать, что вне зависимости от школы все антропологи ставят на первое место обряд погребения, ритуальность этого обряда, символы и амулеты, сопряженные с ним, как тот базовый, первичный признак, исходя из которого четвероногую обезьяну, способную к вертикальному стоянию, можно причислить или не причислить к принципиально новому, качественно отличающемуся от всего живого человеческому сообществу. Все остальное — сугубо вторично. Человек — агент Эроса против Танатоса, способный возжаждать бессмертия. Он является человеком лишь постольку, поскольку у него есть Небо над головой. Есть ли для него фундаментальная человеческая проблема жизни и смерти, нечто первоочередное и приоритетное, решает ли он ее? Если да, то он — человек. Если нет, если, как говорится, «ноу проблем», тогда речь может идти либо о животном, либо о роботе. И фундаментальные проблемы американской нации, фундаментальные проблемы всего этого «паке Америкэн», — еще впереди. И только любителю западных гастрономов кажется, что там решены все проблемы. Любому интеллектуалу ясно, что там они имеют ничуть не менее острый характер, чем в нашей несчастной стране. Просто там это другие проблемы. Но чем они чреваты для их общества — покажет ближайшее десятилетие. И об этом много написано людьми, которых нельзя упрекнуть в симпатиях к России, СССР, к коммунизму.
Итак, человек стал человеком (или — был изначально, здесь все зависит от точки зрения) лишь с момента когда он осознал Небо над головой. Этот момент идентичен моменту осознания им смерти и
