срывающимися видениями.
— Смотри, смотри! — крикнул Ванька, явно обращаясь ко всем.
Он довольно резво вскочил с тяжелых баулов, на которых сидел уже седьмой час, искрясь необъяснимой радостью и наигранным сумасшествием. — Похоже на наши степи! Может, нас везут обратно?
Его шутка утонула в свистящем сквозняке, не найдя у присутствующих никакой одобрения. Со степенным видом Ванька сел обратно, откинулся на тюки, заложив руку под затылок, вроде, как обидевшись на окружающих за невнимание, и прикрыл воспаленные глаза.
Измученные люди уже не могли проявлять даже самых маломальских эмоций или чувств, не говоря уж о какой-то реакции на шутку или о каком-то восторге, или согласии.
Машину сильно тряхнуло. Кто-то злобно выругался, но никто из сидящих никак не отреагировал. Лица остались прежними, а глаза безучастными.
— Во мне моча плещется так, что уже из глаз брызги брызжут! — громко, будто в очередной раз для всех, произнес Иван.
Егор внимательно посмотрел на Ваньку, услышав его инвариантную тавтологию. Интересно, что он собирается делать? Похоже, остановок не ожидалось до самого Грозного?
Иван подхватил барахтающуюся, в ногах пластиковую бутылку и, щелкнув складным ножом.
— Что собираешься делать? — спросил Егор.
— Ща, увидишь! — В несколько приемов Ванька отсек ее горлышко, сделав отверстие более просторным.
Егор сидел напротив Ивана и с интересом наблюдал за происходящим.
Бис Егор, старший лейтенант, двадцати двух лет, командир саперного взвода, служил в бригаде второй год. Был худощав, жилист, кареглаз, с азиатскими чертами лица и старинным русским именем. К этому моменту, за его сутуловатыми, по-боксерски, плечами и всегда сжатыми кулаками, оставались — военное училище, жена с маленьким сыном и второй штурм Грозного — первый в его жизни; и эта очередная командировка на войну.
Последние несколько часов он только и думал, как помочиться; от чего восторженно вздохнул, осознав высокую значимость Ванькиного изобретения. Неуклюже изогнувшись, Иван помочился в сосуд. Кивком головы предложил Егору и аккуратно протянул ему бутылку. Егор взял ее, абсолютно не выказывая пренебрежения и брезгливости.
Сходить по малой нужде Егору было сложнее, чем Ивану: навьюченный армейский бушлат и другая одежда, только усложняли процедуру. На Ваньке была удобная камуфлированная куртка на синтепоне. Соскользнул со скамьи на колени, Егор закопошился у себя в паху. Машину неумолимо трясло, и Егору казалось: он сделает это быстрее в штаны, нежели в неудобную посудину. Закончив процедуру, Егор просунул ее под тент. Бутылка, пропущенная вдоль борта и брезентового тента, была отправлена на волю. Она с шумом и звонким треском ударилась об асфальт, отскочила, и будто отрыгнула из себя содержимое, мокрым пятном скользнувшее под колеса позади бегущего «камаза».
Егор не испытал неудобства или стыда. Более того, наступившее облегчение было чертовски приятным и даже взбодрило, сделало Егора легким.
— С облегчением! — сказал Иван.
— Фу-у… полегчало-то как! Я теперь невесом и неуловим! — блаженно улыбнулся Егор, теперь он не сидел зажатым собственным мочевым пузырем, и ему показалось, что наряду с этим в голове прояснилось — стало ясно и весело. Уткнувшись в ворот бушлата, Егор сладко выдохнул, не замечая, что невольно чему-то радостно и в то же время грустно улыбался. Перемены в настроении оказались добрыми, но с вопросом: «Что дальше?»
Правда, томительная неизвестность отстранилась, едва Егор посмотрел на Ивана, который, казалось, безмятежно спал, наплевав на то, что будет дальше, и похоже, и на то, когда наступит — это самое дальше. За бортом стемнело.
Колонна вошла в Грозный уже ночью, несмотря на запрет движения войсковых колонн в темное время суток. Отворившиеся борта, освободили закованных брезентовым пленом людей, что обезноженные долгим сидением выпадали из кузовов на землю, как мешки с картофелем — грузно и тяжко. Стонали, охали и ахали, неприлично сквернословили на дорогу.
Прибывшим офицерам тут же объявили сбор в штабной палатке, на оперативное совещание. Остальной личный состав проверили по спискам и в свете беснующихся в темноте карманных фонариков развели по подразделениям.
Совещание было не долгим. Комбриг всех поприветствовал, довел оперативную обстановку, зачитал ряд поступивших донесений, довел задачи на следующие сутки, после чего всех распустил.
…Егор лежал на кровати. Наступившая ночь была на удивление тихой, и не доносила ни звуков выстрелов, ни разрывов снарядов, что хотелось верить, что так будет всегда. Что, наконец-то кончилась однажды развязанная война и долгожданный мир наступил. И только в воспаленном мозгу, как в бреду, словно с глубокого тыла, с пустынных улиц, слышался тяжелый голос Левитана. Он звучал тихо и четко и грозно, словно тактовое постукивание метронома Мельцеля, отчего приходилось напряженно прислушиваться, чтобы различить его монотонное вещание:
«Внимание! Внимание! Говорит Москва. Сегодня, 11-ого декабря 1942 года — 538-ой день войны. Пятница. В этот день, на Западном фронте 20-ой армией началась операция «Марс». В районе Лешаково, Конюшки, в направлении Великих Лук, на 6-ти километровом фронте произошел прорыв фашистов, и началась Великолукская операция.
Под Сталинградом, в заводском районе, наши подразделения, действуя мелкими группами, уничтожили 400 солдат и офицеров противника, 34 дзота и блиндажа. Взвод, под командованием товарища Сафонова, ворвавшись в немецкие окопы, в рукопашном бою выбил немцев из занимаемых ими позиций. На другом участке уничтожено семь танков и свыше батальона немецкой пехоты.
Юго-западнее Сталинграда противник отступил, оставив на поле боя сто шестьдесят трупов своих солдат и офицеров. На другом направлении, шесть наших бойцов во главе с гвардии-лейтенантом Беззубик обороняли высоту — семь гвардейцев истребили восемьдесят гитлеровцев и отстояли занятый рубеж».
Неожиданно и звонко, что-то ударило в порог, что невольным эхом отразилось в глубине палатки. Егор вздрогнул, на мгновение открыл уставшие глаза и, не удержав их, снова погрузился в сон, где только что тихий голос Левитана вещал о военных победах. И только о потерях наших войск и мирного населения в оккупированных немцами советских городах он не сказал ничего. Не сказал, что с 1-го декабря 1942 года, гитлеровцы начали массовые казни евреев, что местом казни был избран Багеровский противотанковый ров, вырытый в четырех километрах от города у деревни Багерово. Где, к 11-му декабря было расстреляно свыше семи тысяч человек. Не сказал, что под Вязьмой, фашисты сожгли деревню Пекарево, вместе с жителями. Что начальник гестапо барон Адлер вывез из города на машинах сотню мужчин и женщин, заставил их вырыть себе могилы и расстрелял их…
Егор мучительно перевернулся. Металлический звон загнутой на пороге жести, задетой солдатским сапогом и тревожный сон, мешали забыться на новом еще не обжитом толком месте. Он перевернулся обратно:
«Спустя пятьдесят два год, а это шесть лет назад, изменилось немного — 11-го декабря 1994 года в Чечне началась война. Именно в этот день Правительством России было принято решение о вводе войск и подразделений милиции на территорию Чечни, в целях пресечения криминального беспредела, процветающего рабства и работорговли, похищения людей, а также разоружения чеченских преступных группировок и специальных баз по подготовке террористов, восстановления конституционного строя на территории ныне существующей Чеченской Республики. Никто и не подозревал тогда, что эта военная операция выльется в длительную, локальную войну, во время которой будет сотнями гибнуть мирное население, будут разрушены мирные дома и здания; матеря, отправившие своих сыновей на срочную службу, обратно будут получать их мёртвые истерзанные тела.
Шесть лет назад, в 8.00 по Москве, части войск министерства Обороны и внутренних войск вошли на территорию Чечни, продвигаясь тремя колоннами с трех направлений: Моздокского (с севера через районы Чечни, контролируемые антидудаевской оппозицией), Владикавказского (с запада из Северной Осетии
