буддийскую троицу. Они позабыли свой язык, свою религию, литературу, утратили традиционную нравственность, не приобретя взамен ничего европейского, кроме слов, не имеющих значения.

Трусливые перед европейцами, которым дозволяют даже бить себя, бабисты грубо и деспотически относятся к другим индусам. Администрация Индии находится в их руках, но они надеются захватить в свои руки и правительство, для чего устраивают заговоры и бунты.

Бабисты представляют собой разительный контраст пандитам, индусам, воспитанным в национальных школах; последние отличаются серьезностью, благовоспитанностью и честностью. Нельзя не признать, что вице- король Индии, учредивший в этой стране европейские школы, оказал плохую услугу Англии, так как бабисты, ведущие теперь только устную и печатную пропаганду, рано или поздно устроят восстание в пользу России.

10)  Печать и литература. Влияние вожаков революции и культуры ума было бы гораздо незначительнее, если бы ему не содействовала печать, которая теперь направляет общественное мнение и служить главным союзником современных агитаторов.

Благодаря ей энциклопедисты подготовили падение старого режима. Но и у них были предшественники, как, например: Мабли, Бриссо (которому приписывают изречение: «Собственность есть кража») и аббат Морелли, проповедовавший коммунизм в начале XVIII века. «Начиная с Евангелия, – говорит Бональд, – и кончая “Общественным договором”, революции всегда производились книгами. Маркс и Лассаль посеяли первые семена освобождения рабочих классов путем печати; тем же путем Герцен, Чернышевский и Бакунин начали борьбу с самодержавием в России. Точно таким же образом дарвинизм разрушил в науке последние остатки религиозных суеверий».

Если верить одному английскому писателю, то гражданская война Ирландии с Англией тоже опиралась на печать.

В самом деле, прежде ирландский народ читал только рассказы про колдунов да разбойников, а теперь он читает биографии борцов за свободу Ирландии. Исторический «Мемуар» О’Коннела вновь подогрел не только расовую, но и религиозную вражду между двумя народами{27}, а за ним последовали другие сочинения, хотя и не обладающие такими же достоинствами, но имеющие в виду туже цель, вроде, например, стихов Томаса Дэвиса, наиболее выдающегося поэта-националиста.

Наибольшим влиянием пользуется, однако же, периодическая печать, так как из 153 ирландских газет 59 пропагандируют националистическое движение, не считая фенианских изданий, выходящих в Нью-Йорке. Одно из них – «Irish Words» — пользуется особым почетом в народе.

Нельзя сказать, следовательно, чтобы роль печати всегда была умиротворяющая и чтобы газеты, как думает Кетле, служили регулятором, предохранительным клапаном, мешающим революционным силам дойти до степени опасного напряжения.

Мы теперь воочию видим, как во Франции и в Германии громадное количество газет и брошюр, проходя через руки народа, сеют ненависть между различными его классами. Анархисты особенно щедро наводняют страну листками, иногда положительно преступного содержания и с возмутительными заглавиями, вроде: «Журнал убийц». Вот, например, один абзац из немецкой « Freiheit »:

«Убивайте, убивайте! Пусть мщение будет ужасными. Таков должен быть и припев революционных песен. Таков будет лозунг исполнительного комитета после победы пролетариата над буржуазией. В критические минуты перед каждым убежденным революционером является дилемма: или в возможно большем количестве рубить головы своих врагов, или потерять свою собственную. Наука дает теперь средства уничтожать этих чудовищ оптом и очень деликатно».

А вот другой, из газеты « Ciclope », выходившей несколько лет тому назад в Мантуе:

«Эта масса прекрасно знает, что ей выгодно душить собственников, жечь их пожитки, завладевать великолепными дворцами, ею же построенными, взламывать железные сундуки, перевернуть кверху дном всякий авторитет; перевешать королей, министров, сенаторов, депутатов, адвокатов, полицейских комиссаров, префектов и тому подобную сволочь. Эта униженная масса добьется своих прав только путем революции».

Ясно, каким образом должны действовать такие фразы на невежественный и истощенный лишениями народ.

11)  Роль страстей в революции и бунтах. Страсти являются могущественнейшими факторами как в революции, так и в бунтах. В первой работают обыкновенно страсти более благородные и человечные, а в последних – жестокие и бесчеловечные, но и там и сям они проявляются бурно, резко и потому кратковременно. Вообще страсть действует наподобие взрыва, бросающего народ гораздо дальше намеченной цели.

«Во дни этого ужасного кризиса, – пишет Вальберт, – истины, в которые вчера еще все верили, оказываются лишенными смысла. Мудрость кажется сумасшествием, а сумасшествие – мудростью. Мирные люди испускают воинственный крик, тихие становятся буянами, сердца большинства черствеют. Закон причинности как бы отменяется; дело целого столетия совершается в один час.

Не требуйте от революций благоразумия, это значило бы требовать от бури, чтобы она вела себя тихо».

Член Конвента Бодо говорил: «У людей лихорадка продолжается сутки, а меня она треплет десять лет сряду».

«Во время революции, – говорит Маколей, – жизнь протекает с необычайной быстротой; в несколько часов люди приобретают опыт нескольких лет. Закоренелые привычки сразу искореняются, а новшества, возбуждавшие страх и отвращение, становятся привлекательными и желанными».

Мы видели, например, как ультрамонархические парламенты вдруг становятся республиканскими. Кларендон, приходивший в отчаяние оттого, что его сын перешел из службы Иакову II на службу к Вильгельму, сам через пятнадцать дней поступил также. Св. Павел, ожесточенный враг Христа, сделался апостолом.

«Во всякой революции, – пишет Ренан, – создатели ее поглощаются и заменяются теми, кто выступает позже. Родные и друзья Мухаммеда, желавшие воспользоваться революцией, которую совершили, подверглись истреблению в первый век Хиджры{28}».

При французском движении прямые ученики св. Франциска Ассизского через одно поколение были признаны опасными еретиками и сотнями сжигались на кострах.

Это потому, что идея в первые дни своей творческой деятельности в силу закона инерции, о котором мы говорили выше, идет гигантскими шагами, так, что инициатор ее скоро становится уже отсталым, делается препятствием к ее распространению.

Понятно, стало быть, почему в революционные эпохи (Афины, Флоренция) великие люди, обыкновенно прозябающее в неизвестности, принимаются с распростертыми объятиями. Страсти заглушают мизонеизм и ищут своих естественных союзников, а при отсутствии последних довольствуются великими фанатиками, как было в 1789 году.

Лавеле говорит, что великим революциям свойственно возвышать души современников и давать им особый закал, который, однако же, скоро исчезает. Самые темные и низменные люди, которые даже никакого участия в великих событиях не принимали, и те начинают выражать чувствования, в обыденной жизни им несвойственные. Достаточно жить во время революции, чтобы выйти из нее более чистым и твердым.

Страсть, поддерживаемая и усиливаемая подражанием, препятствиями, победами, заставляет людей совершать такие деяния, которые напоминают эпидемическое сумасшествие.

Офицеры Кромвеля, сообщает Маколей, помимо военных исполняли и духовные обязанности. В свободное от службы время они проповедовали и совершали богослужения. Экстаз заменял для них знание и уменье. Давая ему волю в проповедях, они удивляли не только слушателей, но и самих себя тем красноречием и эрудицией, которые у них неизвестно откуда являлись.

Англиканская проповедь, икона Богородицы, нарисованная на стене, возбуждали среди пуританского воинства такую злобу, что офицеры едва могли ее сдерживать. Кромвель едва мог остановить своих солдат, чтобы они не взяли штурмом кафедру проповедника.

Перед началом битвы весь лагерь пел псалмы. Борясь за святое дело, солдаты Кромвеля смотрели на раны как на отличие, а на смерть как на мученичество. Усталость и опасности не только не разрушали их благочестивого настроения, а даже усиливали его.

Первые христиане учили, что брак постыден, красота бесполезна, а мученичество обязательно.

Только влиянием страстей, разбуженных Савонаролой, можно объяснить иконоборческое усердие флорентийцев, наиболее артистического народа в Италии. Теми же страстями объясняется предложение депутата Жана Дебри (в заседании 26 августа 1792 года) образовать корпус из 1200 добровольцев, которые бы «посвятили себя индивидуальной борьбе – один на один – с тиранами, объявившими войну Франции, и генералами, стремящимися уничтожить в ней свободу». Той же страстью объясняется жестокость евреев-зелотов к умеренным, которых они не только всех поголовно задушили, но и дома их сожгли; антропофагия современного человечества в Париже и Палермо; Сицилийские Вечерни, когда народ, не имея оружия, разбил французские и австрийские войска.

По словам Амари, в Сицилии перед Вечернями не было ни заговора, ни внушения со стороны каких-либо гениальных личностей; народ восстал исключительно из-за национального антагонизма.

«Налоги для предприятия в Греции, жестокости, проявленные в Палермо за неделю до Пасхи, наконец, невыносимое

Добавить отзыв
ВСЕ ОТЗЫВЫ О КНИГЕ В ИЗБРАННОЕ

0

Вы можете отметить интересные вам фрагменты текста, которые будут доступны по уникальной ссылке в адресной строке браузера.

Отметить Добавить цитату