— Конечно, права. — Они удалялись.
Уф!
Воровато озираясь по сторонам, Чуб заспешила вверх и юркнула в ближайшую дверь, на которой все еще висело ее звездное фото.
— О, пропажа! — подскочил Сани.
Он сидел за гримерным столом, расписывая какую-то бумажку.
— Мы тут все с ума посходили. Все валится! Представляешь, они на меня всю программу свалили… А ты волосы нарастила? Очень удачно! Прямо как настоящие.
Даша, невнятно булькнув, отшвырнула осточертевший пиджак и бросилась к дивану, в брюхе которого проживала ее сумка с вещами.
— Зем, — помрачнел танцор, — их там нет. Директор экспроприировал. И одежду, и мобильный, и книги… Только тюбетейка осталась. Говорит, штраф!
— Что?! Все мои вещи?! — заорала Землепотрясная. Она в отчаянии бросилась к зеркалу и принялась лихорадочно макияжиться первым, что подвернулось ей под руку. — А косметика у тебя есть?
— Сейчас! Сейчас! — Сани принялся суетливо вытаскивать из сумки свою обширную косметичку.
— Меня там парень ждет! — простонала Чуб, подымая руку и показывая ему свой треснувший топ, два края которого были связаны примитивным узлом. — А я в дранье!
— А кто тебя так изрезал? — сочувственно спросил Сани, с опаской разглядывая Дашины посеревшие пластыри.
— Да в стекло врезалась.
— Это ты с ним встречаешься? — не поверил он ее «ась». — На! — Танцор сорвал с вешалки свой сценический полушубок из красных страусовых перьев. — Хоть сверху прикроешься.
— Спасибо, ты настоящий друг! — с чувством поблагодарила артиста Даша.
Торопливо нарисовав на лице некое подобие неземной красоты, она выскочила из своих трехдневных трусов и, нимало не стесняясь голубого коллегу, начала стирать их над раковиной.
— У вас первое свидание? — понимающе захихикал Сани.
— Что-то вроде того. Ну и сам понимаешь… надо не подкачать. Сейчас в туалете под сушкой высушу. Боже, только бы он дождался!
— Тогда лучше без них иди, — толкнул идею танцор. — Так даже сексуальнее.
— Ты — гений! — Чуб сунула в мыльницу мокрый комок белья и нырнула в пушистую шубу. — Ну, как я?! — Землепотрясная торжественно водрузила на голову вновь обретенную тюбетейку.
— Землепотрясно!
Вид у бывшего арт-директора «О-е-ей!» был, безусловно, слегка полубезумный. Но ослепительный, почти осязаемый ореол радостного предчувствия влюбленности делал Дашино круглое, некрасивое лицо несказанно, необоримо привлекательным — притягивающим взгляд, как блестящий предмет!
Даше не сильно везло в любви, но, если перефразировать Черчилля, утверждавшего, что успех — это последовательный переход от одной неудачи к другой с нарастающим энтузиазмом, вся Дашина жизнь была последовательным переходом от одного маразматического романа к другому — со все нарастающим энтузиазмом.
— Супер! — приятель поощрительно обрызгал ее своим одеколоном. — Классный запах. Унисекс! А ты что, совсем убегаешь? Мне поговорить надо. Я с этой вечеринкой просто зашиваюсь.
— Да мне тоже, — вспомнила Даша.
Отыскав глазами свой кулек, она незаметно сунула в карман шубы узелок с Присухой:
— Но тут уж, прости, как получится.
Мопед, ради спасения коего она и приехала сюда, был самым любимым Дашиным зверем, но даже он вдруг померк и уменьшился в ее глазах в сравнении с…
Нет! Их нельзя было даже сравнить! Ибо любовь была для Даши чем-то огромным, ослепительным и неопределимым — бесконечным, сияющим сгустком счастья!
И зарево этого всепожирающего пожара уже поднималось над Днепром.
Маша вылезла из люка и торопливо зашагала — почти побежала к лестнице, нервно отряхивая грязную одежду. Ей хотелось поскорее забыть…
— Подожди, — окликнул ее Мир.
Она обреченно остановилась. Было почему-то ужасно стыдно, и от стыда бурчало в животе.
«Зачем он, зачем?! — лихорадило сознание. — Он же не любит меня. Просто стресс, подземелье, свеча, страх. Опасность объединяет. Инстинкт самосохранения заставляет броситься в объятия друг друга. Тупо по Фрейду — война эроса и тантоса!»
«Это все подземелье, свеча, нервы на взводе, — подумал Мир. — Чуть-чуть не трахнулись. Жаль, что нет… Сняло бы напряжение. Переспали бы, и вся любовь… Да при чем тут вообще любовь?! Откуда ей взяться?»
— Поехали ко мне.
— Я не могу, — промычала Маша, отворачиваясь и хватаясь глазами за совершенно не нужную ей сейчас Кирилловскую церковь.
Экскурсия уже ушла, исчез священник. На огороженной со стороны горы решеткой из пик церковной земле не было никого, кроме сумасшедшего Мити, сидевшего на корточках и, выпятив дряблые губы, разглядывавшего что-то в траве.
— Маша, — просительно протянул Мир, касаясь ее плеча.
— Мне нужно домой, — взмолилась она, отшатываясь от его прикосновения.
«Нет!!!»
От осознания: «Она сейчас уйдет» — у него чуть не лопнула голова!
«А если любовь?» — испуганно подумал он. И испугался еще больше, почувствовав, что готов стать на голову, сделать колесо, бегать вокруг нее, как вокруг елки, прижать, схватить и не отпускать — только бы она не исчезала сейчас никуда.
— Но мы же так ни в чем и не разобрались, — вкрадчиво обнял он ее снова. — Неужели ты бросишь меня в беде? — просительно сказал Мир Маше.
«Твоя любовь — твоя проблема!» — жестоко сказал он себе. Так же жестоко, как говорил это и другим.
Он, как никто, знал: все влюбленные — очумелые, докучливые эгоисты, воображающие, будто их любовь к тебе делает тебя их личной собственностью!
«Твоя любовь — твоя проблема!» — говорил он им, отсекая себя от их любви.
Ваша проблема, что вам хронически хочется меня видеть, а при виде меня тупо подкашиваются ноги и воспаляются мысли в голове, и оттого что она связана со мной, она аж никак не становится моей!
Но сейчас Мир разом понял всех баб, обрывавших его телефон в три ночи, угрожающих самоубийством, падавших на колени с криком «Не уходи… Я не могу жить без тебя!» И даже ту, совершенно сумасшедшую, писавшую ежедневные письма, присылавшую на дом нелепые цветы, устраивающую истерики его родителям, а в итоге забравшуюся в окно его спальни по водосточной трубе.
«Я даже повода тебе не давал! У нас ничего не было. Я тебе — никто!» — орал он, взбешенный ее неистребимыми попытками прорваться к нему любыми средствами.
Но она рвалась к нему, потому что он и был ею. В нем было больше ее, чем оставалось в ней самой. В нем была ее надежда и безнадежность, радость и кошмар, весь смысл ее ставшей бессмысленной жизни.
У него в руках было ее сердце, и она отчаянно рвалась его забрать! Но только будучи рядом с ним, близко-близко, бедняга чувствовала: ее сердце снова на месте.
Маша угрюмо отстранилась.
Сердце Мира упрямо выскользнуло из груди. Жизнь стала пуста и бессмысленна.
«Может, это грипп? — с надеждой дотронулся он до своего вспотевшего лба. — Или я схожу с ума?» — Даже это казалось ему предпочтительней.
— А разве сумасшедшим позволено гулять самим по себе? — спросила Маша Ковалева.
— О чем ты? — вскинулся он и, проследив за направлением ее глаз, хмуро отметил взглядом
