Следующие страниц двадцать занимали непонятные и длиннохвостые формулы, столь заковыристые и бесконечные, что от обилия чисел, иксов, дробей и математических прогрессий у студентки исторического факультета закружилась ее гуманитарная голова.
На двадцать первой странице задачка заканчивалась значком:
=
А на соседнем листе стояло еще одно число, трижды обведенное ручкой, так эмоционально и криво, точно, вычислив его, скрупулезная Кылына утратила от счастья контроль над собой.
Двести одиннадцать тысяч девятьсот одиннадцать.
Маша расширила глаза. Потом сощурила.
Не помогло.
Под 211911 пристроилось непонятное:
Студентка пролистала еще пару страниц — они были схожими.
Страницы слева занимали подсчеты.
Страницы справа — слова и сокращения.
Сие сильно смахивало на словесную расшифровку левой — математической части.
Но расшифровать расшифровку также не представлялось возможным.
Ковалева вернулась к началу:
«Кто не будет вором? Тот, кто получит двести тысяч?» — подумала она и в недоумении закрыла тетрадь.
— А я вот тут думаю, не записаться ли мне в астрологическую школу Глобы, — доложила ей Даша Чуб.
— Тебе? Киевице? — удивилась подруга. — Ты способна увидеть на небе такое, что Глобе не снилось.
— Да, — согласилась та. — Но только на одну минуту. А сколько часов я должна тупо на небо пялиться? Так, может, хоть астрологию изучу… Еще мне физиогномика нравится. Это читать характер человека по чертам лица. Вот видела морщину у Кати на лбу? Так это огромная редкость! Обычно у всех нормальных людей две продольные морщины, а у нее одна — точно посередине лба. Такая же была у Черчилля. Из этого можно увидеть, что она сильная натура, помешанная на власти.
— А разве это без морщины увидеть нельзя?
— На Кате? Можно.
«Катя плюс мы двое, — предположила Маша. — Вряд ли. Но, допустим. Тогда что такое „верт“? Вертихвостка? Вертеп? Вертеть? Вертолет?
Вертолет мог бы подойти…»
Как раз неподалеку от них, на Ярославовом Валу, во дворе дома № 15 сын известного киевского психиатра — авиаконструктор Игорь Сикорский построил и опробовал в 1911 году первую в мире модель вертолета.
В 1911 году. 201911… Кабы не прилепившаяся впереди двадцатка.
1911 год зашевелился у Маши в уме, и из него, как из скорлупы, обещало вылупиться нечто знакомое. Но обещание свое не сдержало.
— Д-аш, — отрывисто позвала студентка, — помнишь, ты говорила «в Киеве всегда летали»?
— А то! — ожила Чуб. — Я ж мечтала стать космонавтом! И мне предки книжку купили — с картинками, про воздухоплавание. Я ее все детство читала. Вот там я и прочитала, что первую в мире «мертвую петлю» летчик Петр Нестеров сделал в Киеве. Первый вертолет изобрел наш Сикорский. Первый в мире спутник Земли, первую ракету в космос запустил наш Королев[4]. А еще до него киевский инженер Гешвенд придумал «паровоз-самолет» для полетов в космос. Тогда его запихнули в сумасшедший дом, а теперь считают основоположником аэронавтики… И даже первую атомную бомбу изобретали наши! В Америке Кистяковский[5], он в революцию сбежал из Киева в США и был советником Кеннеди. В Москве — наши Курчатов и Александров. Один из Крыма, другой из Киева. Теперь-то ясно чего… — сказала Чуб. — Просто Киев город такой — летательный. Столица Ведьм. Мы тут тысячу лет на метлах рассекали. Ладно, ложись, твоя очередь бдить.
Вздохнув, Маша отложила конспект и, согласно сложившемуся ритуалу смены караула, задрала горло к небу.
Не отрывая глаз от серебряных звезд, она вслепую переместила себя на освобожденный матрас, пока Даша, придерживая напарницу за ягодицы, направляла их на середину ложа.
Небо должно было оставаться в поле их зрения каждую секунду! Поскольку, если на нем загорался «красный огонь», «завидеть» точное местонахождение оного, чтоб «полететь туда», было возможно лишь в самое первое мгновенье.
— Все. Ложись! — дала добро Даша.
Маша Ковалева легла.
От нечего делать Землепотрясная открыла тетрадь с «математикой».
— Фигня какая-то, — прокомментировала она минуту спустя. — Слушай, Маш, а ты ведь нам так и не сказала, чего у тебя такой паршивый настрой? Из-за суда? Да?
— Да, — сказала Маша. Потом подумала и сказала правду: — Нет.
— Конечно нет, — удостоверила Чуб. — Оно у тебя давно паршивое. С тех пор, как ты с Купальского шабаша слиняла. Я ведь знаю, куда ты побежала.
— Знаешь, — не стала спорить та.
— Но я честно молчу.
От удивления Ковалева на миг оторвала взор от жизненно важного неба и взглянула на Дашу.
Даша, честно молчавшая почти трое суток, была явлением невероятным!
— К своему художнику побежала в XIX век. К Врубелю. Верно?
— Верно.
— Ну и че, не сложилось? — соболезнующе сказала подруга.
— Не сложилось.
— Я так и поняла, — удовлетворенно кивнула Чуб. — И у меня с Демоном не сложилось. В смысле, с моим Демоном — с Яном. На шабаше все вроде было туда-сюда… Точно не помню, пьяная была. А когда протрезвела, дошло: то был уже совсем другой Ян. Холодный какой-то. Странно. Я ж ему нравилась — точно!
— Не нравилась ты ему, — неожиданно жестко сказала Маша. — Ни ты, ни я, ни Катя. Поверь. Я с ним говорила.
— С моим Яном?!
