— Ладно, — протянула Акнир после длительной паузы, — раз такая упрямая, отдай мне взамен браслет четырех стихий. Попробуешь еще раз сделать добро с помощью зла? — повеселела она. — Украдешь браслет у подружки?
— Что ты делаешь, Акнирма? — испугалась Наследница. — Четырехструнный талисман неспособен заменить миру Фауста!
— Я че делать, бабуля? — скривилась та, адресуя шестнадцатилетний сарказм пафосу двадцатидвухлетней «бабули». — Стать тупой ведьмой? Потерять Киев? Оль, пошевели мозгами слегка.
— Эх, — поникла Наследница, — кабы ты, Акнирма, могла заполучить семиструнную Лиру, я б пожертвовала Иоганном. Ты — чароплетка. Тебе не нужна формула Бога. Ты сама обладаешь даром богов.
«…ведь Бог тоже сотворил мир с помощью слова».
«Также, как поступала Марина. Теперь тысячу лет все мы вынуждены подчиняться законам, провозглашенным ею. Стоит Акнир получить чуть больше сил…»
«Ты представляешь, что будет, если Акнир достанется Лира? Мать моя женщина, она напишет ТАКОЕ!»
— Как вы сказали? — сморщила лоб Ковалева. — Акнирма? Это ее полное имя? То есть Маринка наоборот. Анти-Марина? Вы назвали ее так, чтобы она создала анти-мир?
— Давай еще брякни, что я антихрист, — буркнула девушка. — Будто я виновата, что меня назвали так по-дебильному? И чего о том говорить, если Лиру мне все равно не получить. Думаешь, мама, баб Оля не пытались вымутить ее у хозяев? Не вышло. Избранник должен отдать ее сам. Мало того, он должен страстно хотеть всучить ее тебе. Тут такое дьявольское искушение им нужно придумать… Короче, даешь мне браслет амазонок?
— Не делай этого, Акнирма!
— Оль, умолкни, — осадила «бабулю» девица. — Ты старше меня на каких-то шесть лет. Сделай раз, как я говорю. И перестань звать меня этим именем. Зови меня Ани. Или лучше Анна.
— Что написано на браслете? — спросила экс-Киевица.
— «Та, кто соберет воедино четыре и семь, получит Небо и Землю», — ответила ей Киевица.
— Та, кто получит брошь и браслет?
Четырехструнную Лиру — и четыре стихии Земли. Семиструнную — и числовую гармонию, лежащую в основе вселенной. Божественной вселенной!
Но в тот самый миг, когда Землепотрясная Даша отыскала браслет, Маша потеряла Лиру: «четыре» и «семь» увернулись друг от дружки так, словно отчаянно не хотели встречаться.
Так же произойдет и сейчас.
— Я отдам тебе браслет, — сказала Маша. — А ты отдашь мне Лиру.
— Да, — сказала Акнир.
— Ты отведешь меня в Прошлое?
— В том нет нужды, — нехотя призналась Наследница Ольга. — Она может пройти туда сама. Для этого ей нужно лишь прекратить пользовать мою смесь.
«Месяцы немочи. Плохо», — муркнула Белладонна. Кошка почуяла запах мази. И Бегемот почуял.
— Вы сковали мне силы? — Маша погладила взглядом кота, чуть не мяукнувшего правду. — Как просто вы меня обманули.
— Я не обманывала вас, — обнажила зубы Наследница. — Я вас лечила. Просто, как любое добро, мое лечение имело побочный эффект. Мазь обессилила вас, дабы дать вам время восстановить силы и удержать дома, пока… Иначе, увидев, как кто-то обижает собаку, вы мигом схватили б четвертый «Миг» и сгорели б дотла. Я дала вам полгода, чтоб вы могли выжить, теперь у вас достаточно сил. И вы воспользуетесь ими, чтоб умереть.
— Зачем же вы спасали меня? — изумилась Маша.
— Вы неспособны понять! — в голубоглазье Ольги мелькнула тоска. — Вы так похожи на мою бедную сестру, так похожи. Я словно бы вновь слышу ее речи. И временами мне приходит в голову мысль… Возможно, ваш Бог сделал слепых — слепыми из милосердия? Издавна ведьм губили их знания. Моя сестра познала больше иных. Я призвала Суд на нее. Но, как и вы, она оставила Киев не из-за Суда… Она не смогла простить себе, что погубила миллионы слепых. Вы не можете простить себе, что вы их спасли. И обе вы, свершив зло ради добра, погубите Фауста… И себя самих.
— Ваша сестра покончила с собой?
Маша поняла наконец, каким страшным способом Киевица покинула Город.
— Хуже, — сказала Наследница Ольга. — Она ушла в монастырь.
— Катя?!!!!!
Появление Екатерины Михайловны произвело на Дашу примерно такое же впечатление, как «Явление Христа народу» на картине Иванова.
— Ты была на моем выступлении? Боже, Катя, какая ты тут красивая стала! Ты замечательно выглядишь. Замечательно хороша! Ты тут раз в пять красивее, чем там. Интересно, почему, из-за платья, что ли? — сказала поэтесса так искренне, что Катерина размякла и даже предприняла попытку улыбнуться.
— Спасибо. — Красавица поправила шляпу. Но сразу нахмурилась. — Нет, Дарья, на твоем выступлении я не была. Я к тебе по делу. — Миллионщица провела рассеянным взором по Дашиной гримерной, заполненной букетами первых весенних цветов.
— Ко мне?
Чуб обладала воистину прекрасной способностью мгновенно забывать былые обиды и столь же мгновенно влюбляться в того, кого мгновенье тому ненавидела лютою ненавистью.
(А после столь же быстро остывать к человеку, которого любила целых пять-семь минут.)
Но нынче Даша любила Дображанскую, сделавшую первый — самостоятельный — шаг к примирению, как родную!
— Вообще-то, — сказала Екатерина Михайловна, — у меня и впрямь к тебе дело. Я давеча бюстгальтер тут запатентовала. Его должна была изобрести одна светская дама — американка Мери Джекобс, то ли в 1914, то ли в 1915 году. Она его ненароком из носовых платочков скрутила и ленточки к ним пристроила, а муж проявил предприимчивость и предложил модель «бесспинного лифчика» фирме по производству корсетов. Но мне слово «лифчик» с детства не нравилось. «Бюстгальтер» — тем паче. «Бюстгальтер» — дословно «держатель женской груди». Я назвала их «Кати».
— В честь себя?
— А ты могла б стать моей рекламной моделью. Мы твое фото в газетах всех поместим. И мне выгода, и ты с барышами. Вновь будешь первой. «Первая поэтесса России первая надела „Кати“!» — породила рекламный слоган Катя, а вслед за ним комплимент: — Ты же не какая-то теперь голоногая. Твои стихи и княгини читают. Хоть они и не твои. Но это пустое.
«Бесспинный лифчик» тоже не был Катиным изобретением.
— А че? — загрузилась предложением Чуб. — Если звезду приглашают сниматься в рекламе — значит, у нее пик популярности. Лишь бы не шампунь от перхоти. Слушай, Катюха, а ты не хочешь заодно и колготки тут запустить? У меня уже все порвались. Так задрали эти чулки! Задница мерзнет.
— Колготки? Недурственно, — сказала Екатерина Михайловна. — Впрочем, я к тебе не за этим. Ты Машу когда последний раз навещала?
— Давно, — опала Землепотрясная. — Мы с ней страшно поцапались. Мне б и нужно к ней пойти, у нее мой браслет. Но я грешным делом решила, а вдруг она его поизучает, поизучает и тоже решит здесь академиком стать? Подумай, — нервозно объяснила она, — с чего у нее все проблемы? Я тут поэтесса — звезда. Ты — миллионщица. А Маша кто? Никто. Еще и с ребенком так нехорошо получилось, — окончательно скисла звезда.
— Она потеряла ребенка? — омертвела Дображанская. — Боже, когда это было? Да говори, не томи! Я в Харьков по делам уезжала, меня два месяца не было. Приезжаю к Машеточке, открываю дверь, — ты знаешь, у меня ключ свой… А у нее на столе записка лежит! — Катерина Михайловна достала из раструба
